Бернс в ужасе попятился к окну. Руки у него дрожали, губы посинели, а голос, когда он заговорил, сорвался на хриплый шепот:
– Так я и знал… Ведь Хильдегард говорила… Пробатбикол… Да, если бы не он, сейчас все было бы иначе…
– Верно! Но ведь он был!
Дорого бы он дал за разгадку тайны этого Пробатбикола!
– Знаю, знаю… – кивал Бернс. – Всегда поскользнешься на апельсиновой корке. Пробатбикол – та самая корка… Теперь уж мне самому придется пришить тебя, приятель, не дожидаясь Вандрамаса.
Опять жареным запахло. Что же он сказал такого особенного?
– В случае моей смерти досье будет обнародовано!
– Тем лучше!
– Значит, оно сохранится в тайне! Я завещал поступить с досье так, чтобы навредить тебе как можно больше!
Эти слова вызвали у Бернса смех, как вдруг…
Он стоял спиной к окну, и мощный удар сзади тростью по голове заставил его растянуться на полу. Через окно в комнату впрыгнул Гонсалес. Единственный врач в округе, к тому же одержимый манией лишить жизни человека, которому некогда помог появиться на свет.
2
Возможно, в лечении ран доктор не силен, зато огреть по кумполу – это пожалуйста. Этим его способности не ограничивались: он сумел сноровисто связать поверженного противника по рукам и ногам, затолкать кляп ему в рот и закатить бесчувственное тело под кровать.
– Сынок! – обратился он затем к Пенкрофту. – Нам с трудом удалось разыскать тебя… Филиппон ждет своего избавителя! Теперь нам все стало известно: Боргес признался, что досье у Прентина нет. Настала пора свести счеты! Револьверы готовы заговорить, оба города – как разворошенный муравейник, дело за тобой!
– Ваш энтузиазм меня радует, но если хотите, чтобы я был с вами, хотя бы развяжите меня.
– Сей момент! – Доктор принялся рыться в карманах.
– Ну? В чем дело?!
– У меня нет с собой ножа! Может, у тебя найдется?
– Нет, только револьвер…
– Ах, какая досада! Обожди, пошарю в карманах у этого типа под кроватью.
Доктор залез под кровать, да так там и остался, поскольку снаружи послышался грохот сапог. Мощным пинком распахнулась дверь, и на пороге появился двухметровый детина, с седой шевелюрой и лихо подкрученными усами. Судя по его офицерской форме, яркой и живописной, он служил в армии какой-то из стран Центральной Америки; кавалерийские сапоги с высокими голенищами закрывали колени, зычный голос способен был перекрыть рев быка, мощная грудь выпирала колесом, а водянистые глаза не вызывали симпатии. Для начала он обошел Пенкрофта кругом, затем встал перед ним, скрестив руки на груди, и расхохотался резким смехом. После чего командирским тоном отрубил:
– Attinde: l'corveryor trega mi siune y'gorndenyo! Prétende!
Вандрамас с довольным видом похлопывал по голенищу, и, пока он разглядывал Пенкрофта, с губ у него не сходила язвительная усмешка. Пенкрофт нерешительно открыл было рот, но Вандрамас пресек его попытку резким жестом и очередной отрывистой командой:
– Ci petrine!
Пенкрофт молча пожал плечами. А что ему еще оставалось? Вслед за тем великан разразился речью – короткими, рублеными фразами в категоричном, ультимативном тоне. Речь продолжалась ровно двадцать пять минут – это можно было утверждать с полной очевидностью, поскольку Вандрамас положил рядом с собой часы и, энергично грозя пальцем, время от времени тыкал им в циферблат, явно предупреждая Пенкрофта о чем-то, чего тот, естественно, не понимал. На каком языке говорит этот горлопан? Не иначе как на дикой смеси испанского с индейским.
Затем, судя по интонации, завершил свою гневную филиппику крепким словцом и выжидательно уставился на Пенкрофта. Тот, за неимением лучшего, хранил гордое молчание. Гигант решил прибегнуть к другим методам убеждения. Тон его смягчился, стал просительным, он пытался что-то втолковать Пенкрофту: извлек из кармана кокарду от фуражки и, положив руку на плечо связанному пленнику, произнес нечто, наверняка трогательное до слез. Даже промурлыкал какую-то мелодию и с печальным вздохом улыбнулся Пенкрофту. Тот ответил вежливой улыбкой, а двухметровый великан издал тигриный рык, выхватил саблю, взмахнул ею, со свистом рассекая воздух, и…
В последний момент, сердито фыркнув, снова вложил саблю в ножны. Небрежным жестом дал понять, что подобные Пенкрофту типы не заслуживают доверительного отношения, и указал на часы, строго погрозив пальцем. Затем извлек из кармана какую-то бумагу и сунул Пенкрофту под нос, а также продемонстрировал ему фотографию седовласой женщины с тремя детьми. Ни с того ни с сего вновь последовал поток ругательств и угроз, а в завершение, потрясая кулаками перед носом у Пенкрофта, Вандрамас ткнул ему в лицо портрет императора Максимилиана.[2]
2
Максимилиан I Габсбург (1832–1867), австрийский эрцгерцог. В 1864 г. в ходе англо-франко-испанской интервенции в Мексику провозглашен императором (в районах, оккупированных французскими войсками). После эвакуации французских войск из Мексики был казнен.