Дав Пенкрофту налюбоваться изображением, великан в ярости заскрежетал зубами и разрыдался, прижимая к губам портрет императора-мученика. Не успел Пенкрофт скроить сочувственную мину, как ему вновь принялись грозить кулаками.
Похоже, этого человека ввели в заблуждение, и теперь он призывает к ответу Пенкрофта, якобы повинного в убиении императора Максимилиана.
Горькая усмешка кривилась на устах Вандрамаса, голос звучал обреченно. Расхаживая по комнате, он бормотал что-то, тоже явно невеселое, затем просвистел мелодию военного марша, распрямил плечи и улыбнулся Пенкрофту. Что поделаешь, я человек, и ничто человеческое мне не чуждо – как бы говорил этот жест. И вдруг вытащил револьвер. Стоял он, к сожалению, лицом к кровати, так что нечего было надеяться на вмешательство доктора, совсем недавно спасшего Пенкрофту жизнь.
Пока что Вандрамас всего лишь продемонстрировал оружие. И показал на часы, яснее ясного давая понять, что у Пенкрофта есть время подумать. Ну, а там не взыщите: стукнет себя кулаком в грудь и пристрелит непокорного.
Надо бы хоть что-то ответить, но как тут ответишь!
А Вандрамас спрятал часы в карман, облобызал Пенкрофта в обе щеки и… удалился. С улыбкой на лице и со слезами на глазах.
Интересно, сам-то псих понял хоть что-нибудь из своих бессвязных речей?
Из-под кровати выбрался доктор.
– Вовремя же я там спрятался… Иначе пришлось бы расплачиваться за тот неудачный удар по голове…
– Тяжелый?…
– Теперь – да. Потому как он некстати очухался, вот и пришлось схватить его за глотку и врезать в челюсть. Но уж на сей раз без промаха!
– Врачу вроде бы положено разбираться в анатомии… Ну, развяжите же меня наконец!
– Да, надобно поторопиться! Слышали, что он сказал?
– Не глухой, слышал! И все же, стоит ли горячку пороть?
– Дружище, когда он произнес: «Fyatta та dince ci ypuroli!», тебе, должно быть, все стало ясно. У меня кровь в жилах застыла!
Нет, у этих ничего не допытаешься!
А доктор тем временем достал зажигалку.
– Подпалю веревку… Да и не веревка это вовсе, так – пакля какая-то, быстро займется.
«Пакля» никак не хотела загораться. Рукава пиджака вспыхивали трижды, галстук Пенкрофта сгорел до узла, а не будь в комнате кувшина с водой, и сам Пенкрофт зажарился бы до хрустящей корочки, пока наконец не высвободились его руки, сплошь в ожогах.
За окном послышался отдаленный свист.
– Меня зовут! – всполошился доктор. – Поторопись за нами, будем ждать тебя у Мадонны Бьоретти! – И одним махом выпрыгнул в окно.
Мадонна Бьоретти! Знать бы, где находится эта святая особа! Ладно, разберемся… Гораздо хуже, что ноги остались связанными, а доктор унес с собой зажигалку!
Пенкрофт попытался развязать веревку, но попытка оказалась напрасной: лодыжки были обмотаны несколько раз, а узлы затянуты на совесть. Хорошо хоть руки свободны! Неловкими прыжками Пенкрофт подобрался к двери, отворил ее и через перила разглядел, что внизу находится распивочная. Народу – ни души, зато и у стойки, и на столиках всюду ножи. Перемахнуть через перила – и вниз, здесь невысоко, не разобьешься, зато путы можно будет перерезать в два счета.
Сказано – сделано! Пенкрофт перемахнул через перила и… повис вниз головой, раскачиваясь на веревке, стягивавшей ноги: она зацепилась за крюк подвешенной к потолку железной лампы.
В пивную заглянул посетитель – носатый, в шляпе с широкими полями. При виде столь необычного зрелища он остолбенел.
– Смотрите-ка! Что тут у вас творится?
Болтаясь из стороны в сторону, головой вниз, Пенкрофт попытался небрежно усмехнуться, что оказалось нелегкой задачей.
– Поспорили с трактирщиком на полсотни, что я два часа проболтаюсь на лампе головой вниз. Остался еще час.
– Нашего трактирщика хлебом не корми, только дай ему подурачиться. А сами вы из циркачей будете?
– Ага… Наш цирк выступает в соседнем городе.
– Понятно. А на будущей неделе, стало быть, к нам?
– Всенепременнейше! – любезно качнулся Пенкрофт. – Я здесь в качестве рекламы – Вилли Висельник! Меня отправляют за неделю вперед, чтобы я на спор раскачивался вверх ногами.
Носатый подошел к нему и подтолкнул. Пенкрофт поплыл маятником.
– Эй, что вы делаете?! – заорал он, позабыв обо всякой любезности.
– Вы почти перестали раскачиваться, а я не хочу, чтобы вы проиграли. У нас в городе, знаете ли, все до одного ярые болельщики.