– Что ты сказал, подонок?! Чей, по-твоему, сын мой Эммануэл?
– Почем я знаю? Отвяжитесь, к лешему!
Ну, тут уж и седобородый братец схватился за револьвер. Переполох на площади поднялся невообразимый. Наконец из реплик собравшихся вырисовалась следующая картина. Семье итальянских эмигрантов не доставало одного года для получения американского гражданства. Бенджамин Вальтер соблазнил их каким-то сомнительным бизнесом, ради которого потребовалось уехать в Южную Америку, а затем снова вернуться в Филиппон. Тогда-то Вальтер и посулил усыновить Эммануэла, если вдруг парня не возьмут на работу по причине иностранного гражданства и упущенного года. А теперь получается, что семье предстоит мыкаться еще год, да еще и сносить позор невыясненного отцовства.
Однако этот маленький инцидент не сказался на настроении всеобщего подъема. Город бурно ликовал, отовсюду раздавались возгласы восторга, пальба в воздух, все окна ярко освещены… На Главной площади, при большом стечении народа было объявлено, что Равиан тоже войдет в угольный концерн, и оба города воссоединятся. Филиппонцы и равианцы обнимались, как братья, затем подхватили Пенкрофта, посадили его на плечи и понесли по улицам. Те же самые люди, что вчера желали ему смерти, сейчас норовили протолкаться поближе, чтобы пожать руку.
Стоя на возвышении посреди Главной площади, Пенкрофт наблюдал, как сквозь толпу к нему пробивается Вуперин, с непокрытой головой.
Перекрывая шум, он зычным голосом объявил:
– Прошу прощения у граждан Филиппона! Горжусь, что могу пожать Бенджамину Вальтеру руку!
Под звуки музыки и оглушительные крики «ура!» они обменялись рукопожатием. Площадь была освещена факелами. Пенкрофт отвечал на приветствия, кивал и улыбался, мужчины взмахивали шляпами, в руках у дам белыми птицами вспархивали платочки…
Примирение городов состоялось.
4
На рассвете Пенкрофт в сопровождении капитана Стоуренса побрел к вокзалу. Капитан надеялся, что, отчитавшись в делах, скоро вернется из Нью-Йорка. События пополнились еще одним эпизодом: Бернс принял яд и отправился к праотцам. А вот Штербинскому хоть бы хны: знай себе посвистывает, скалит зубы и ест за двоих. Этот и через десять лет выйдет из тюрьмы этаким молодчиком, словно провел там какой-нибудь час.
Как же все-таки зовут этого Штербинского? Если уж выяснить хоть что-то о Пробатбиколе он отчаялся, то, может, попытаться напоследок выведать про лакея?
– Надеюсь, старина, ты не вздумаешь приглашать меня на казенные харчи? – небрежно бросил он капитану.
– Как знать… – шутливо ответил тот, – и сердце Пенкрофта сжалось всего лишь от одной безобидной шутки. Ох, неспроста набился капитан в провожатые! Небось, раскопал его подноготную…
– Вряд ли ты узнаешь обо мне что-нибудь такое, что позволит упечь меня за решетку, – покатил он пробный шар. – Я ведь не чета тихоням вроде этого Эдуарда Штербинского.
– Теобальд.
Кровь застыла в жилах у Пенкрофта. Боже правый, оказывается, полицейский не так-то прост: знает про него многое, вплоть до заковыристого имени.
– Не понял, – севшим голосом прохрипел Пенкрофт. – Что ты сказал?
– Я сказал: Теобальд.
– И что это означает?
– Всего лишь имя преступника.
Бум-трах-тарарах! Давно уже серия из трех ударов не удавалась Пенкрофту столь ловко. Послышался хруст разбитой челюсти, голова капитана поникла, а сам он мешком рухнул в придорожные кусты. Будешь знать, подлая ищейка, как вынюхивать да выведывать про прежнее житье-бытье Теобальда, который давно уже вовсе не преступник, а спаситель города, народный трибун и готовая модель для будущих памятников! Не зря рожа его показалась подозрительной еще в ратуше, когда он кряхтел да прокашливался.
Пенкрофт крепко-накрепко связал капитана, чтобы тот не мог и пошевелиться, заткнул ему рот, чтобы он и пикнуть не посмел, и спихнул в придорожную канаву.
Теперь побыстрее на вокзал. Но по дороге Пенкрофт заскочил к Кёдлингерам попрощаться. Однако при его появлении Кёдлингер-старший выпрыгнул в окно и припустился бежать со всех ног.
Посреди комнаты возвышалась большущая фарфоровая ваза, до недавнего времени служившая украшением холла в доме городского советника. В вазе красовался роскошный букет роз из сада генерала в отставке и пакет провернутого на котлеты мяса. «Все, братишки, конец вашей шикарной жизни, – подумал Пенкрофт. – Впрочем, будем надеяться, что пропасть с голоду вам не дадут».
Кёдлингер-младший что-то писал. Не поднимая головы, он вместе со стулом развернулся спиной к Пенкрофту. Тому не оставалось ничего другого, кроме как закрыть за собой дверь и уйти.