Рассмотрим, к примеру, конкретный случай.
Прооперированному Теобальду, как известно, было запрещено говорить, а Эльвира демонстративно спрятала карандаш с блокнотом.
– Моим подопечным нет нужды излагать на бумаге каждое свое пожелание! – заявила она с такой многообещающей улыбкой, что свежие раны на лице Неудачника заныли пуще прежнего.
При этом улыбается Эльвира сладко – до приторности – и сюсюкает со взрослым человеком, как с малым ребенком.
Больному перебраться бы в постель да полежать… Теобальд сделал знак сиделке, чтобы помогла. Эльвира тотчас поволокла его к раковине мыть руки. Что тут поделаешь?! Неудачник молча страдает, сидя кресле.
В открытое окно доносятся заунывные звуки гармоники: на улице играет слепой нищий. Теобальд всегда терпеть не мог этот убогий инструмент, однообразное пиликанье никак не гармонирует с уютной атмосферой комнаты.
Больной машет сиделке. Эльвира – само внимание. Неудачник показывает сперва на уши, затем на окно.
– Все ясно, сквозняк! Сейчас мы его ликвидируем в два счета! – понимающе кивает сиделка и захлопывает окно.
Тошнотворный запах усыпляющего раствора, которым пропитаны повязки больного и его дыхание, вместо того чтобы выветриваться, копится в четырех стенах, зато звуки гармоники беспрепятственно проникают через форточку. От собственного бессилия Теобальд впадает в отчаяние. К горлу подступает дурнота, искромсанное лицо горит огнем, руки онемели, так как пижамная куртка невероятно тесна и режет под мышками.
– Вот увидите, золотко: и глазом моргнуть не успеете, как сделаетесь живехонький-здоровехонький, а там – раз-два, и за больничный порог! – сюсюкает Эльвира.
«Раз-два, и прихлопну тебя, дай только с силами собраться!» – мечтает Пенкрофт-Неудачник-Теобальд-Вальтер-ХIII-Бенджамин. М-да, с этой кучей имен надо будет разобраться… А тут еще эта гармонь действует на нервы! Он с тоской устремляет взгляд на форточку.
Понятливая Эльвира мигом захлопывает и форточку тоже. Господи, и откуда только такие дуры берутся!
– Мне достаточно одного взгляда, чтобы угадать желание пациента, – щебечет она. – В нашем отделении люди моментально осваивают язык жестов и объясняются не хуже глухонемых.
«Чтоб ты сама онемела и оглохла!» – вздыхает измученный больной, по-прежнему прикованный к креслу.
– Я знаю, о чем вы сейчас думаете: хорошо бы принять ванну! Угадала ведь?
Повязки не позволяют прибегнуть к мимике. Меньше всего ему сейчас хочется лезть в воду. Отдохнуть, выспаться наконец! Но как втолкуешь этой безмозглой? Сунув большие пальцы под мышки, он показывает, что пижамная куртка тесна.
– Хорошо, что напомнили! Где у нас термометр?
Эльвира ставит градусник, а больной готов разреветься с досады.
Да что же здесь творится? Неужто никто из больных не сказал ей, что она не сиделка, а наседка, несносная, глупая курица? Что в борьбе за равноправие с мужчинами она вышла в передовые, своей системой ухода за больными проторив женщинам путь к карьере палача? Ведь это не сестра милосердия, а форменный палач!
Полдень. Газетчики разносят свежие выпуски, выкрикивая новости. Один из них пробегает под окном. Больной, едва передвигая ноги, бредет к окну и слышит:
– Тайна раскрыта! Труп убитой женщины опознан! Теобальд Неудачник XIII невиновен! Сенсация! С Теобальда Пенкрофта сняты все подозрения!
Раны болели, голова кружилась от хлороформа… Уж не ослышался ли он? Его имя упоминается в связи с убийством! Необходимо раздобыть газету, но как объяснить это Эльвире?
Он широко простирает руки, словно раскрывая газету.
Эльвира понимающе кивает и, стыдливо потупясь, обнимает его за шею. «Если не отвяжется, я ее придушу!» – хрипит от злости Теобальд. Недовольство его столь очевидно, что сиделка разжимает объятия.
– Чего же хочется моему пупсику?
Неудачник обреченно вздыхает и снова раздвигает руки, словно держа газетный лист, затем складывает воображаемую газету и снова раскрывает.
Лицо Эльвиры озаряет догадка. Сиделка выбегает из комнаты и чуть погодя возвращается со слепым музыкантом. Тот минут десять наяривает на гармошке, а больной сидит не шелохнувшись: поди знай, к каким последствиям приведет его протестующий жест! Лучше уж потерпеть эту музыку.
К тому времени, когда Теобальду наконец удается добраться до постели, он чувствует, что по сравнению с услужливостью сиделки все муки операции меркнут. Только бы поспать!.. Но Эльвира с вязанием в руках примостилась у его постели.
– Я сообразила, что вы не любитель читать газеты. Не беда, развлеку вас беседой!
И давай молоть языком. Протрещала до самого вечера.
От голода Неудачник без конца сглатывал слюну. Эльвира с улыбкой кивнула и плюхнула ему на лицо здоровущий, чуть ли не в полметра величиной, пузырь со льдом.
Как только остальные сносили такие муки и не порешили это чудовище?!
Бедняга Теобальд лежал, заживо погребенный под пузырем, не решаясь пошевельнуться. Через несколько минут Эльвира на цыпочках прокралась к двери и сообщила санитару, что больной наконец угомонился и заснул, так что можно четверть часика погулять.
Вернулась она два с половиной часа спустя и с порога успокаивающим жестом дала понять своему спутнику, что все в порядке, больной спит. Такой симпатичный, терпеливый человек, всем доволен. Слава богу, ей, Эльвире, попадаются сплошь терпеливые пациенты. Только вот ведь что странно: стоит им выйти за порог, и ни один не вспомнит заботливую сиделку. Хоть бы кто прислал какой-нибудь пустячок в подарок, но разве от людей благодарности дождешься!
Словом, операция удалась на славу, однако больной едва не отдал концы от послеоперационного ухода.
3
Наконец явился доктор Борман, чтобы снять повязки.
– Будет больно, но не беда… Придется потерпеть… К сожалению, повязки удаляют рывком… Раз-два – и готово!.. А ну уберите ноги, не то я вас мигом утихомирю! У меня больные не брыкаются. Пускать в ход руки-ноги вправе только хирург!
Повязки сорваны.
– Чтоб вас черти взяли!.. – в муках пробормотал пациент.
– Нет, уважаемый, пусть черти займутся вами! Удаление повязки всегда болезненно. Кстати, параллельная операция тоже прошла успешно. Прежняя форма вашего носа оказалась настолько удачной, что другой оперируемый почти ничего не почувствовал… Взгляните, мистер Пенкрофт как раз покидает клинику!
И правда, Теобальд в окно увидел своего двойника. Выходя из ворот, тот обернулся, и Неудачник поразился их сходству: нос – теперь чуть приплюснутый – и верхняя губа в точности такие, как прежде были у него самого.
Человек, присвоивший его внешность и имя, заметил Теобальда и на прощание помахал ему платком, словно отбывающий в путешествие опечаленным разлукой родственникам, после чего бодро удалился. Ему было с чего радоваться: наружность Неудачника, не приносившая ее обладателю счастья, обернулась для похитителя удачей, обеспечив ему быструю поправку после операции.
Оставшись в одиночестве, Теобальд по-прежнему стоял у окна, как вдруг увидел в стекле собственное отражение. Он оторопел. Кто это?! Тонкий нос, шрам на лбу, рот как у Бенджамина Вальтера… Лицо, отражавшееся в оконном стекле, было чужим. Теобальд непроизвольно ощупал его. Такое впечатление, будто душе его вздумалось погостить в чужом теле.
Наконец ему под руку попалась газета, и, прочитав ее, он выяснил, что же произошло тогда в подвале. На втором этаже того же самого дома скончалась от гриппа некая дама. По ее ранее высказанной просьбе врач после установления факта смерти пронзил ей сердце тонким, острым инструментом. Никто не знает, каким образом тело усопшей очутилось в подвале, где устроился на ночлег Неудачник XIII, сбежавший из страха быть обвиненным в убийстве.
Хирург Борман, по совместительству лечащий врач дамы, заявил, что, сделав прокол с разрешения полицейского медэксперта, удалился и о дальнейших событиях ведать не ведает.
Все ясно: этот Борман заодно с кандидатом в нобелевские лауреаты. Сообщники отнесли труп в подвал, чтобы загнать его, Неудачника, в ловушку и принудить к операции.