Клавдии показалось, что Марья даже ногой притопнула. Не очень-то она понимала подругу.
Почему ей хочется за все в ответе быть?
— Маруся, а для чего тебе это? Какая радость?
— Радость?! — удивилась Марья. — А я тебе про нее и толкую.
И Клавдия вдруг вспомнила девочку с темными спутанными косичками, с широко распахнутыми глазами, в глубине которых светились блестящие точечки; вспомнила Марусины сказки про голубые сады.
С косогора к ногам женщин зелеными ручьями сбегали грядки свеклы.
Марья дотронулась до блестящих, словно покрытых лаком, листьев.
— Ишь какое развитие хорошее! Гляди, и не единой лысинки.
— Принялось, значит, — с удовлетворением отметила Клавдия и подумала: «Эх, жаль, что Матвея с нами нет».
— А ведь тут ты свои руки приложила. Для тебя разве это не радость? — искоса, с лукавинкой взглянув на Клавдию, спросила Марья.
— Сколько, думаешь, соберем?
— Полагаю, двести верных, если не больше.
Клавдия почему-то представила черноглазого крепыша, грызущего кусок сахару, и улыбнулась.
— Смейся, смейся, — продолжала Марья. — А знаешь, лекцию я слушала, в войну, когда продукты по карточкам были, так ученым сахару давали больше, чем другим. Сахарок нужен для умственной деятельности. Так что ученые без нас тоже, брат, спутника не запустят. Ну, пойдем поглядим кукурузу — и домой. Мне еще надо механика из РТС повидать.
Они направились через кукурузное поле узкой, чуть приметной тропкой. Марья пытливо поглядывала по сторонам, то и дело возмущаясь, что сорняк «так и лезет, проклятущий».
Неожиданно Клавдия засмеялась.
— Ты что? — удивилась Марья.
— Знаешь, Маруся, какие-то вы с Матвеем схожие.
И снова засмеялась.
…Весь вечер Клавдию не покидало чувство томительно-радостного ожидания.
До петухов просидела у окна, прислушиваясь, не раздадутся ли знакомые шаги, не стукнет ли калитка.
Матвей не пришел. Она ждала его каждый вечер, но он не приходил.
Спрашивать о нем неловко. Бабам только намек дай — начнут болтать. А Марья к ним в звено не заглядывала, и дома ее не застанешь.
Решила зайти в контору. Ничего особенного. Надо же о покосе узнать.
Старший счетовод артели Евдокия Петровна вычитала в районной газете (она считает ее самой интересной из всех газет — о знакомом пишут), что колхозная контора должна быть родным домом и воспитывать вкус у колхозников.
Евдокия Петровна взяла это целиком на себя. Не надеяться же на бухгалтера, который свой письменный стол не может привести в порядок.
Стены комнаты, где сидят счетные работники, оклеены веселыми обоями. Впрочем, обоев почти не видно, их закрывают портреты, плакаты и лозунги. Плакаты разные: один предлагает хранить сбережения в сберкассе, другой утверждает, что нет ничего вкуснее и питательнее яблочного джема. С метрового плаката здоровенный парень, демонстрируя великолепные зубы и не менее великолепные бицепсы, призывает заниматься парашютным спортом. Даже дверки шкафа, доверху набитого разбухшими папками, обклеены иллюстрациями из «Огонька».
Более всего Евдокия Петровна гордится плакатом, сделанным местным художником (он же поэт и изобретатель) Ильей Строевым. Красные буквы плаката кричат:
Благодарная корова, изображенная в левом углу плаката, тащит по земле огромное вымя. Похоже, что корова от удовольствия улыбается. В правом углу плаката, таких же размеров, как корова, красуется початок кукурузы.
Сразу у дверей стоит рукомойник, а над ним надпись: «Просьба обращаться с аккуратностью».
Евдокия Петровна покушалась было и на кабинет председателя. Но Матвей решительно восстал.
У него своя страсть. Кабинет его напоминает оранжерею. Цветы стоят всюду — на подоконниках, полках и прямо на полу. Тут и корявые, покрытые колючками кактусы, и нежная зелень туи, и олеандры, осыпанные розовыми букетами. В углу, в объемистой кадке, — пальма. Ее широкие, словно бумажные, листья и мохнатый ствол вызывают постоянное любопытство у ребятишек.