От матери Клавдии попало. Батистовая косынка была чуть ли не единственной дорогой вещью у них в доме. Подарила ее учительница, у которой мать стирала.
А через неделю Матвей подкараулил Клавдию у колодца. Он сунул ей ярко-голубую косынку и так поспешно ушел, что она даже не успела спасибо сказать.
Да, еще парнем любил ее Матвей. И она на него заглядывалась. Был он ловкий, сильный, а повстречается с ней — от робости слова не может сказать.
Вот так же, как там, — на лесной лужайке. Только глядит да вздыхает.
А тут стал к ней свататься Петр. Первым он слыл гармонистом в деревне — весельчак, балагур, смелый! Где уж устоять, все подружки от него без ума.
Поплакала о Матвее, а замуж пошла за Петра…
Признался в любви Матвей, когда вернулся с фронта и встретил Клавдию уже вдовой.
Всколыхнулось было прежнее у Клавдии, но мать сказала:
— Выходи за Геннадия. Он мужик пробойный. С ним не пропадешь — будешь как за каменной стеной. Дите у тебя хворое. А с Матвеем хлебнешь нужды. На его шее старики и больная сестра с ребятами. Он их не бросит. Что Матвей? Одно слово — калека! Будешь, как я, горе мыкать.
На войне Матвей потерял ногу. Если бы не было у Клавдии дочери, не посмотрела бы она ни на что. Но врачи обнаружили у девочки затемнение в легких.
Матвей женился. На женщине тихой и болезненной. При фашистах она долго пряталась в холодном, сыром погребе и после войны заболела. Не помогли и курорты, куда возил жену Матвей. И вот уже полгода минуло, как похоронил ее.
…Долго просидела Клавдия. Глядела перед собой невидящими глазами. Кто-то постучал в калитку, она не отозвалась. Потом встала, бережно завернула косынку и спрятала в сундук. Достала из комода газету. На первой странице — портрет Матвея. Большие, немного хмурые глаза смотрят на нее с укором. Эх, жизнь, не так она повернулась.
А могло быть все иначе…
Когда Клавдия, уже на закате солнца, укладывала вещи, почему-то эти шубы, шали, отрезы не вызывали у нее обычного чувства довольства собой. С горечью вспомнила, как дарила плюшевое одеяло Вале. Зять с непонятным равнодушием сказал:
— Оставьте его себе, мамаша! На что оно нам? У нас два есть, и хватит. Солить нам одеяла, что ли?
Валя согласилась с мужем. Клавдия обиделась. Для кого, как не для дочки, она все приобретала? Сколько попреков терпела, а им, выходит, это трын-трава.
На другое утро Клавдия чуть свет отправилась на рынок в районный центр. Прежде она ездила в город. Но в последний ее приезд Валя, избегая смотреть матери в глаза, сказала:
— Понимаешь, мама, папаша с мамашей (так она называла свекра со свекровью) оба партийные. Они осуждают кто так вот… торгует.
— Я ведь не ворованное продаю, а свое собственное, — вспыхнула Клавдия.
— Они говорят… в колхозе надо работать.
Больно уязвили даже не слова дочери, а то, что она, выходит, стыдилась ее, матери. Клавдия ничего не возразила, но ездить в город перестала.
Торговать Клавдия привыкла с детства. Ее мать, выдираясь из нужды, постоянно что-нибудь продавала: ягоды, грибы, веники, всякую всячину.
Обставляет свою торговлю Клавдия со вкусом. Вот и сегодня она пришла, когда столы еще пустовали. Заняла излюбленное местечко, с краю у центрального входа. Постелила светлую клеенку. Корзину с клубникой прикрыла белоснежной марлей. Выложила из ведра на чистое полотенце яйца — крупные, одно к одному (мелкие оставила дома). Овощи лежат нарядной горкой: тут и огурцы, крепкие, в пупырышках, и желто-розовые пучки моркови, зеленый лук, а в чашке с водой — букетики укропа.
Но, пожалуй, более всего привлекала покупателей сама Клавдия. Миловидная, опрятно одетая, улыбающаяся, с ласковым говорком. К ней то и дело подходили. Она не жилилась из-за копеек, не торгуясь уступала.
Отсчитав покупательнице десяток стаканов клубники, она добавила еще и сказала:
— А это от меня. Кушайте на здоровье.
Высокая худая тетка с подвязанной щекой, торговавшая рядом, давно уже косилась на нее. Наконец не выдержала и с тихой злостью проговорила:
— Скоро уж, милая, мы с тобой отторгуемся.
— Это почему же?
— Первомайцы ларек строят, будут своими овощами торговать и всякой разностью.
— Ну это еще улита едет. Который год его строят.
— Да ты погляди, разуй глазки, — не унималась та.
Клавдия взглянула по направлению, указанному соседкой, и тотчас же забыла и о ней и о ее словах.
Подле грузовой машины, из которой выгружали доски, стоял Матвей и разговаривал с мужчиной в парусиновом костюме. Видимо, Матвей пришел с другого конца рынка, иначе она бы его заметила.