Маша старается припомнить весь день до мельчайших подробностей. И вдруг вспоминает: этот противный толстяк, когда поднял 25 рублей, ей деньги не отдал в руки, а сунул их в сумку. Неужели? Нет, стыдно так думать! Она сама презирала Грохальского за то, что он считает всех людей ворами. Но если она выронила 25 рублей, то могла выронить и конверт с деньгами Грохальского… Никто ничего не украл, просто она потеряла деньги.
Задыхаясь от бега, Маша стучится в дверь Босоножкиной. Дверь открывает безгубый толстяк и держит ее, не пропуская девушку в комнату.
— Я… вы извините, — лепечет Маша. Она хочет задать все тот же вопрос: «Я у вас ничего не оставила?», — а вместо этого говорит: — Я у вас потеряла деньги.
Раздается звенящий голос мальчика:
— Деньги? В конверте?
Лицо толстяка становится багровым.
— Ищите там, где потеряли. Я говорил, девушка, что нужно быть поаккуратней. — Он рывком закрывает перед Машей дверь.
Из комнаты доносится какая-то странная возня. Потом кто-то вскрикивает. Маша опрометью бросается из коридора.
Только очутившись далеко от дома Босоножкиной, она приходит в себя. Все ясно: деньги украл безгубый толстяк, и он их не отдаст. Заявить в милицию? Но чем она докажет? Почему мальчик крикнул: «В конверте?» Может, он знает? Что же делать? Пойти на почту и честно сказать: «Анна Николаевна, я потеряла деньги». Нет, нет. Вдруг с работы снимет? Она строгая. Что же делать? Может, вернулась Лидка? Как она сегодня радовалась за нее, Машу. И вот… Зайти к ней, уж она-то что-нибудь да придумает. А собственно, какое дело Лидке до этих несчастных денег?
Маша вспоминает, как Лидка, узнав о журналах, сказала: «Ох ты Маша-растеряша». Девушке становится вдруг обидно до слез. Она представляет, как Лидка, наверное, тогда говорила студентам: «Наша почтальонша такая растрепа. Она теряет журналы, а мне ищи». И с чего это Маша взяла, что Лидка за нее радовалась. Разве она понимает, что такое новое платье для нее, Маши? С чего ей понимать?
У нее небось целый шифоньер всяких нарядов. И ей мама с папой все дарят. А сама она еще денежки не зарабатывает. Разве она посочувствует? Еще чего доброго подумает, будто Маша вовсе и не потеряла, а присвоила эти деньги, чтобы платье себе купить.
Навстречу идет клиентка. Маша поспешно переходит на другую сторону улицы.
Она ненавидит эту улицу, эти подмигивающие и подсматривающие окна, за которыми живут злые, подозрительные старики. Какой день сегодня тяжелый. От этих тополей нечем дышать. Дождь бы пошел, что ли… Небо вон какое тусклое. Пусть льет дождь! Косте не придется тогда напрасно ждать. Может, он и ждать не собирается. Может, он нарочно позвал, чтобы посмеяться над ней, а жениться и не собирается? Соседки говорят: «Теперешним парням доверять нельзя».
Нет, никому, никому верить нельзя…
Незаметно для себя Маша сворачивает в переулок, выходит в тупик Железнодорожной улицы к шестиэтажному дому и поднимается по лестнице. Дверь открывает соседка Татьяны Петровны. Забыв постучать, Маша входит в комнату. Старушка сидит за столом и раскладывает пасьянс. Взглянув на Машу, она бросает карты.
— Машенька, что случилось?
— Я… я… у меня, — говорит запинаясь Маша, — у меня украли… украли деньги. — И, закрыв ладонями лицо, громко, навзрыд плачет.
— Успокойся, Машенька, — Татьяна Петровна сухонькой ручкой проводит по белокурой голове девушки. — Лучше давай обсудим, что делать. Кому ты сегодня пенсию выдавала? Расскажи все толком.
Маша сбивчиво рассказывает, как обнаружила у Грохальского, что деньги исчезли.
— Как же так? — огорчается Татьяна Петровна. — С деньгами надо быть осторожней.
— А я разве знала, что л-л-люди… — всхлипывает Маша, — что лю-лю-ди такие подлые…
— Ну, не все подлые. Если одно яблоко червивое, не значит, что нельзя есть яблоки. Может, еще и не украли, а ты их где-нибудь забыла? Надо бы сходить.
— Я уже у всех была. Нигде не оставила. А если и потеряла, все равно никто не отдаст. — Маша долго молчит, а потом тоскливо добавляет: — Теперь-то я знаю: никому верить нельзя… Надо, как Грохальский…
Татьяна Петровна покачивает сокрушенно головой. Несколько минут она сидит в глубокой задумчивости, подперев сухоньким кулачком подбородок. Потом идет к комоду, долго роется в ящике. Спрятав что-то в карман, она выходит из комнаты. Слышно, как старушка, должно быть на кухне, вполголоса разговаривает с соседкой.
«Надо бы идти», — вяло думает Маша. Но неловко уходить, когда никого в комнате нет. Татьяна Петровна возвращается с пачкой ассигнаций в руках…