Жара разморила Клавдию. Она устроилась в тени под стеною недостроенного зернохранилища на куче стружек. Хорошо лежать на спине не шевелясь, вытянув руки вдоль тела, и вдыхать скипидарный запах стружек.
Еще поутру приезжал на ферму Матвей. Неподалеку от зернохранилища, на расчищенной площадке, сушилось зерно. Клавдия слышала, как он поздравлял обступивших его колхозниц с новым урожаем. Она не подошла и с особым усердием мазала стенку. Только когда он садился в машину, оглянулась и поймала его, как ей показалось, укоризненный взгляд.
И сейчас, вспомнив этот взгляд, Клавдия тяжело вздохнула. С того дня, когда она ждала его к себе и не дождалась, прошел ровно месяц. После подслушанного ею разговора вспыхнула надежда, что он зайдет. Но Матвей не приходил.
Что ж, может, и правду сказал Варваре Григорьевне про старую любовь, а связывать свою судьбу с ней, Клавдией, не хочет, уж больно она обидела его. А может, и в городе повстречалась хорошая женщина. Недаром он частенько туда ездит.
Душно. Тело словно горячей ватой обложено. Клавдия достала из сумки флягу и отпила несколько глотков теплой воды.
Смочив конец платка, вытерла им потное лицо. Замелькали желтые и зеленые круги. Жаркая волна колыхнула и понесла неведомо куда.
Случается, покажется во сне, будто ты куда-то проваливаешься, и… вздрогнув, просыпаешься в страхе и смятении. Так случилось и с Клавдией. Прижав руку к сильно бьющемуся сердцу, она поднялась, огляделась недоумевая. За каких-то полчаса, покуда она спала, все изменилось. Высокое ярко-синее небо вылиняло, опустилось. Медленно, будто нехотя, ползли по нему перистые облака.
С запада надвигалась темная туча.
Сникла березка, растущая у зернохранилища, и ракиты у пруда ниже склонились над водой. Стояла томительная предгрозовая тишина.
«Ох и дождина будет!» — подумала Клавдия.
На западе загромыхал гром.
Она боялась грозы. Ее тетку, как говорили в деревне, «убило громом». Клавдия тогда была ребенком, но ощущение страха осталось на всю жизнь.
Как быть? Идти домой? А вдруг гроза в пути застанет? Уж лучше укрыться в зернохранилище. Может, кто подойдет? Клавдия посмотрела на дорогу — никого.
А про хлеб-то забыли?! Дождь намочит — и пропал первый урожай. Клавдия негодовала: тоже хозяева, ушли, и горя мало. А ей какая печаль? Что она, бригадир или звеньевая?.. Нет уж, не ее это забота. И хоть не ее забота, поглядывала то на дорогу, то на запад, откуда все ползла и ползла черная туча.
Клавдия не могла теперь не думать о хлебе. Она со все нарастающим нетерпением смотрела на дорогу. Взобралась по лестнице на крышу зернохранилища, чтобы лучше видеть. Обрадовалась, приметив грузовую машину. Можно с шофером наказать привезти брезент. Машина, не доезжая до фермы, свернула. Покружилось на дороге облако пыли и будто проглотило машину.
Налетел ветер. Он прошелся по крыше зернохранилища, чем-то там прогромыхал, потряс березку, и она испуганно задрожала всеми листьями. Ветер швырнул к земле стайку стрижей, взлохматил крылья у вороны и далеко разнес ее печальное «кар», потом пошел гулять по пшеничному морю, взбудоражил его и погнал по жнивью одинокое перекати-поле.
Заурчал, загрохотал гром.
Клавдия взглянула вверх — черная туча занимала полнеба.
«Что я, обязана им хлеб караулить?» — подумала женщина и направилась в зернохранилище — переждать там грозу.
Но через несколько минут она уже бежала на ток подбирать зерно.
В куче-то оно почти и не промокнет.
Торопилась изо всех сил. Даже задохнулась.
«А мне что? Мое дело сторона… Им не жаль, а мне и пововсе. Вот еще две лопаты — и брошу. И никто не укажет. И почему это с нее должен Матвей спрашивать? Тоже хозяева… сеяли, растили, а теперь пусть гниет?» И чем сильнее Клавдия грозилась, тем проворнее сгребала зерно, то и дело оглядываясь.
Туча ползла. Только на востоке еще голубел краешек неба. Громыхало все ближе и ближе, при каждом раскате грома Клавдия шептала: «Господи, помилуй», — и не потому, что верила в бога, а так… на всякий случай.
Кофточка на ней взмокла от пота, прилипла к плечам, спине. Поясницу ломит. Во рту сухо, першит. От усталости дрожат колени; кажется, что последний взмах лопатой — и спину уже больше не разогнуть… Сколько перебросала зерна, а еще и половины не сгребла! Только бы успеть, только бы успеть…
Туча, черная, зловещая, теперь закрыла небо от края до края. Казалось, присматривалась, как удобнее обрушиться на Клавдию, и опускалась все ниже и ниже. Уже не видно леса, уже тянется косматый хвост хищной тучи по дальним полям.
Стало сумрачно. Глухо.
В воздухе свинцовая тяжесть. Она теснит дыхание.
Кругом ни единой живой души.
Одна!.. Одна во всем поле…
Жутко… Убежать в зернохранилище, накрыться с головой жакеткой, забиться в угол.
А хлеб?
Пусть пропадает?..
Рассекая темные воздушные бездны, заполыхали молнии. Тотчас же загрохотал гром. Словно рядом обрушилась каменная гора.
Ослепленная молнией, Клавдия выронила лопату, потянулась за ней и упала ничком. Подняла голову, синее пламя полоснуло по глазам. Гром нарастал. Рушилась громада гор. Лежать бы так, не отрываясь от теплого зерна.
Ох, как грохочет! Мама родная! Убьет еще молния! Не дай бог, убьет!
Усилием воли заставила себя подняться. Схватила лопату и с какой-то яростью принялась сгребать зерно. Только закрывала на секунду глаза при каждой вспышке молнии да вздрагивала при раскатах грома, но лопату из рук не выпускала.
Со звоном упали первые, редкие капли. «Уж погодил бы маленечко», — попросила Клавдия. Рассыпанного зерна оставалось немного.
Стремительно, с шумом надвигалась стеклянная стена.
Ударилась о землю и рассыпалась в мелкие осколки.
Дождь лил и лил, набирая силу. Не видать полей, дождь затуманил их. Он хлестал холодными полосами лицо, руки, плечи и спину. Промокшая до нитки одежда затрудняла движения. Набрякла от воды лопата, будто пудовая гиря.
«Ничего, еще немножечко», — уговаривала себя Клавдия.
Заметила желобок. И откуда он взялся? По желобку зерно ручейком утекало в канавку, уже наполненную мутной водой. Как же быть? Стащила с себя жакетку, заткнула ею желобок, сбегала в зернохранилище, принесла кирпичи, чтобы не смыло водой, придавила ими жакетку.
Когда подошла грузовая машина с колхозницами и Марья, тяжело дыша, первая подбежала к Клавдии, та стояла и отжимала платок. Марья, недоумевая, переводила взгляд с Клавдии на конусообразную гору зерна.
— Ты что это? Как это? — растерянно спросила бригадир. — Все сама?
— Сама!
Теперь, когда перестала работать, шевелиться, Клавдию начало знобить.
— Ой, Клавушка! — только и могла проговорить Марья.
Она сняла с себя жакет и набросила его на Клавдию. Обняв ее за плечи, бригадир крикнула колхозницам, тащившим брезент:
— Бабоньки, вы тут управляйтесь, а я сейчас…
Марья привела Клавдию в зернохранилище и скомандовала:
— Снимай все и отожми, а то простынешь.
Было приятно подчиниться заботливому тону подруги. Но руки — то ли от холода, то ли от усталости — не слушались. Марья принялась помогать ей.
Одна за другой в зернохранилище вбегали женщины. Появился и Никодимушка. Клавдия поспешно прикрыла обнаженные руки и плечи.
— А ты, девонька, меня не стесняйся. Определенно, — проговорил старик. — Это я к чему? Я уж теперь, почитай, вовсе и не мужик, вроде уж баба.
— Не притворяйся, — засмеялась Ольга. — Коли борода растет, стало быть, не баба.
Никодимушка присел у дверей на корточки и полез за кисетом.
— Борода — она вовсе не признак. Раньше-то бритый ходил, через три-четыре дня брился. А тут такое, значит, дело вышло. Начала она, борода-то, с перепугу у меня расти. Иду это я, значит, лесом…
— Ты лучше скажи, — перебила его Марья, — хорошо ли хлеб прикрыли?
— А как же, — отозвался Никодимушка. — Все в наилучшем виде. А ты бы, Марья Власьевна, сказала бы от всего общества спасибо Клавдии Ивановне за спасение, значит, колхозного хлеба. — Последние слова старик произнес несколько торжественно.