Гена Дорофеев, секретарь комитета, позвал Марину и говорит ей:
— Ты бы повлияла на Лешку. Жаль его. Ведь свихнется же.
А Марина отвечает:
— Ничего общего с этим пьяницей не имею.
Лешке передали ее слова. И совсем парень закрутил. Заявился в клуб пьяный, чуть с Маринкиным инженером не подрался.
Как-то заболел напарник Тарасова. Пришли Лешку звать на работу, а он опять в таком виде, что не только на работу, но и по комнате пройти не может.
Решили наши комсомольцы продернуть Лешку в газете, написали заметку и тоже удумали: поручили Травинке нарисовать карикатуру на Лешку. Талант у нее такой — нарисует не хуже Кукрыниксов.
Травинка наотрез отказалась, а была она у нас член редколлегии. Групкомсорг нажаловался на нее, и Травинку вызвали в комитет.
Гена сгоряча, не разобравшись, стал стыдить Травинку.
— Не успели, — сказал он, — тебя в комсомол принять, а ты от первого поручения отказываешься.
Травинка хотела что-то ответить, но в это время вошла Марина, и слова у Травинки застряли в горле.
— Ты вообще отказываешься в редколлегии работать? — спросил Гена.
— Вообще не отказываюсь, — чуть ли не шепотом ответила Травинка.
— Она только рисовать на Тарасова карикатуру не желает, — сказала Марина. — У нее личное выше общественного.
Тут только до Геннадия дошло.
— Ну… и… ну… — протянул он. И, хлопнув ладонью по столу так, что над пустой чернильницей подпрыгнула крышка, воскликнул: — И правильно делаешь! — И самокритично добавил: — А я, дубина стерильная!..
Любил наш секретарь сильные выражения. Гена заявил, что зря вызвал Травинку и пусть она идет домой и спокойно отдыхает.
Травинка не ушла. Она чего-то ждала. Может быть, когда уйдет Марина. Но тут пришли остальные члены комитета и сразу же заговорили о Лешке. Кое-кто настаивал на том, чтобы снять Лешкин портрет с Доски почета. А другие предлагали исключить Лешку из комсомола, если он хоть раз явится на работу в нетрезвом виде, чтобы не позорил комсомольского звания. Пока спорили о Лешке, Травинка сидела за шкафом у двери. Когда она исчезла, никто и не заметил.
Между тем Лешка в этот вечер отправился на четвертый участок к своим друзьям по ремесленному.
Друзья Лешки, Иван и Михаил, жили на частной квартире. Хозяйка приготовила ребятам ужин, а сама пошла на работу. Как только за ней захлопнулась дверь, Лешка вытащил из кармана тужурки пол-литра водки. Ребята сначала отказывались пить. Лешка насупился.
— Со мной не хотите?..
Чтобы не обидеть друга, сели к столу. Лешка пил и становился все скучнее. Заявил, что признает только мужскую дружбу, а любви никакой не существует.
— Правильно, Лешка, — крикнул Иван. — Выпьем за дружбу?
Выпили за дружбу, за счастливую жизнь, которую, конечно, в первую очередь создают они, строители. И нет другой такой прекрасной профессии на свете.
— Спой, Леша, — попросил Михаил. — Спой не для равнодушных людей, а для нас, твоих друзей.
Лешка не стал ломаться. Но только он затянул «Глухой неведомой тайгою», как раздался осторожный стук в окно. Ребята прислушались, стук повторился. Михаил, опрокинув табуретку, побежал в сени. Вернулся скоро, а за ним шагнула через порог девчонка.
Она, видно, долго была в темноте, потому что прикрыла глаза рукой, защищаясь от света. Когда отняла руку от лица, Лешка воскликнул:
— Травинка!
Ребята, недоумевая, смотрели на Травинку. Ну зачем понадобилось девчонке тащиться в такую даль? Ведь ей пришлось прошагать добрых шесть километров, и не по гладенькой дорожке, а пустырями и котлованами. Известно, какой рельеф на втором году строительства гидростанции. К тому же темь непроглядная. Слякоть.
Смотрят ребята на Травинку и молчат, и она молчит, опустив голову, а туфлишки на ней насквозь мокрые.
— Ты что? Заблудилась? — спросил Лешка. Он решил, что Травинка идет к своей тетке, которая недавно переехала на четвертый участок.
Заговорила она, и губы у нее тряслись, то ли от холода, то ли еще от чего.
— Леша, на комитете сейчас… товарищ Дорофеев и вообще все… Леша, я бы тебе одному… все бы сказала…
— Говори при всех, — заявил Лешка, — у меня от них, — он кивнул головой на ребят, — секретов нет.
Изо всех сил старалась Травинка быть спокойной, но голос у нее то и дело срывался. Пересказала, что говорили о Лешке на комитете, и все повторяла: «Они хотят твой портрет снять с Доски почета».
Лешка слушал, трезвея и хмурясь.
— Ну и что же! — проговорил он с обидой. — Пускай снимают! Делов-то мне!
— Что ты, как же можно?
И такая тревога и печаль прозвучали в ее словах, что Лешка пристально взглянул на Травинку.
А она тихо проговорила:
— Не пей, Лешенька. Они сказали, придешь на работу выпивши… снимут… — Она замолчала, испугавшись своей смелости.
Лешка еще больше помрачнел.
— Это что же, комитет тебя уполномочил мне сообщить? — с вызовом спросил он.
— Нет… я сама…
Лешка оглянулся на ребят. Никогда еще друзья не видали его таким растерянным.
— Ты вот что, — сказал он Травинке, — раздевайся, поужинаешь с нами.
Ребята тоже принялись уговаривать ее остаться. Но Травинка сказала:
— Спасибо. Идти надо, — натянула на голову мокрый полушалок и, как бы извиняясь, пояснила: — Мне ведь в двенадцать на смену заступать.
Иван и Михаил, не сговариваясь, глянули на часы — стрелка приближалась к одиннадцати.
Лешка чуть слышно спросил:
— Ты что же? Из-за меня… и шла сюда?
Травинка молча кивнула головой.
Притихшие ребята во все глаза смотрели на Травинку. О чем они думали? Может, о том, как эта девушка в мокрых туфлишках и мокром полушалке снова будет пробираться в непроглядную темь по строительным площадкам и потом ночь дежурить у аппарата. Может быть, и о чем другом, только Иван почему-то тихонько свистнул, а Михаил, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Да-а… всякие люди бывают…
А Лешка все глядел и глядел на Травинку, будто впервые ее увидел. Потом подошел к ней, взял за руку.
— Ребята, — крикнул он, — не нуждаюсь я в Марине. Я женюсь на Травинке. Поздравляйте нас! Вот мы не верили в любовь! Травинка, при друзьях скажи — любишь ты меня?
Парни скорее догадались, чем услышали Травинкино «люблю». Глаза у Лешки стали озорные, сам смеется. Налил всем стаканы, подал Травинке и объявил:
— Выпейте за мою невесту!
Травинка замерла, и по лицу ее видно — ничего она не понимает.
— Ну, пей, Травинка!
Она не стала пить. Пальцы, стиснувшие стакан, побелели. Потом очень осторожно, будто боясь расплескать, поставила его на стол. Подняла голову, и снова другой ее увидели ребята. Она была не та, что когда-то, захлебываясь от счастья, плясала с Лешкой на кругу, и не та, что несколько минут назад, тревожась за него, умоляла: «Не пей, Лешенька».
Во взгляде ее голубых глаз, в побелевшем лице, в повороте запрокинутой головы столько было достоинства и хорошей, девичьей гордости, что ребята смотрели на нее, как смотрят младшие на уважаемых старших.
— Не надо, Леша, — медленно проговорила Травинка. — Не любишь ты меня.
Михаил с Иваном переглянулись и потихоньку ушли за перегородку. Сначала они слышали голоса: горячий, убеждающий — Лешки, и тихий — Травинкин. Потом хлопнула дверь. Лешка крикнул:
— Травинка! Не уходи! — и побежал за ней.
С той осенней, слякотной ночи прошел год. Лешка забыл и думать о Марине. Хмельного в рот не берет. Теперь — куда Травинка, туда и он. Сидят в кино, а он не столько на экран смотрит, сколько на нее. Будто боится, что она убежит. И по улице они ходят, взявшись за руки. И хоть он ее держит за руку, а ведет-то она его. Это сразу заметно.
Говорят, что они скоро поженятся. Не знаем. Теперь уж все зависит от нее.
Вот вам и Травинка!