— Он должен испытать суровость жизни, она его закалит, — сказал по дороге мой гостеприимец.
Наконец наступил день свадьбы. Бракосочетание должно было состояться в Рорбергской церкви, в приход которой входил и Асперхоф. Собраться решили в мраморном зале, где пол устлали для этой цели тонким зеленым сукном. Таким же сукном были застланы и все лестницы. Я оделся у себя в комнате, помолился Богу, и один из моих свидетелей отвел меня в мраморный зал. Из наших близких там были пока только мужчины. Присутствовали свидетели и большинство гостей. Ризах был в мундире, при всех своих регалиях. Тут отворилась дверь из коридора, и вошла Наталия со своей и моей матерями, с Клотильдой и другими женщинами и девушками. Она была великолепно одета и словно бы усыпана драгоценными камнями, но очень бледна. Драгоценные камни были в средневековых оправах, я это заметил. Но я был не в том настроении, чтобы хоть на миг на этом сосредоточиться. я пошел ей навстречу и приветствовал ее нежным пожатием руки. Наталия вся дрожала.
Мой гостеприимец сказал моим родителям:
— Любимой темой разговоров вашего сына были до сих пор его родители и его сестра. Если он такой хороший сын, то будет и хорошим мужем.
— Прекрасные качества, сулящие славное будущее, — сказал отец, — он заимствовал у вас, мы хорошо это видели и потому любили его все больше. Вы его воспитали и облагородили.
— Отвечу так же, как и по поводу Наталии, — возразил мой гостеприимец, — развитие получила его сущность, а всякое общение с людьми, выпадавшее ему на долю, прежде всего с вами, тому помогало.
Я хотел что-то сказать, но от волнения не смог произнести ни слова.
Густав, стоявший близ женщин, посмотрел на меня, а я на него. Он тоже был очень бледен.
Тем временем постепенно собрались все, кто должен был присутствовать при бракосочетании, наступил час отъезда, и дворецкий доложил, что все готово.
Матильда перекрестила Наталии лоб, рот и грудь, и та припала губами к руке матери. Затем девушки подхватили фату, которая серебристым туманом спускалась с головы Наталии к ее ногам, окутали невесту фатой, и та, окруженная подругами и сопровождаемая женщинами, спустилась по лестнице, где стояла мраморная статуя. Мы последовали за ними. Со мною были мои свидетели, Ризах и отец. Первую часть ряда экипажей заняли женщины, невеста и девушки, последнюю — мужчины и я. Мы сели, кортеж тронулся. Пришло много народу поглядеть на него. В толпе я увидел моего учителя игры на цитре, помахавшего мне зеленой шляпой с пером, жители хутора и слуги в большинстве ушли вперед и ждали нас в церкви. Кое-кто находился и в экипажах. Кортеж медленно съехал с холма.
В церкви нас поджидал рорбергский священник, мы подошли к алтарю, и бракосочетание было совершено.
Обратно мы ехали с Наталией в одном экипаже наедине. Она ничего не говорила, фата была откинута, и слезы текли из ее глаз капля за каплей.
Когда мы вернулись в мраморный зал, на длинном столе, который здесь сегодня поставили и окружили множеством стульев, Ризах и мой отец разложили документы, относившиеся к нашему браку и нашему имущественному положению. А я тем временем взял Наталию за руку и провел через картинную и читальную комнаты в библиотеку, где мы оказались одни. Там я стал перед нею и распростер руки. Она бросилась мне на грудь. Мы оба обнялись и оба заплакали почти громко.
— Моя дорогая, моя единственная Наталия! — сказал я.
— О мой любимый, мой милый муж, — отвечала она. — Это сердце отныне твое, будь снисходителен к его недостаткам и слабостям.
— О моя дорогая жена, — ответил я, — я буду вечно чтить и любить тебя, как чту и люблю сегодня, будь терпелива со мною.
— О Генрих, ты ведь такой хороший, — отвечала она.
— Наталия, я постараюсь ради тебя избавиться от всех недостатков, — сказал я, — а до того буду каждый из них скрывать так, чтобы он не ранил тебя.
— А я буду стараться не обижать тебя, — отвечала она.
— Все будет хорошо, — сказал я.
— Все будет хорошо, как сказал наш второй отец, — отвечала она.
Я подвел ее к окну, и мы стояли там, держась за руки. Светило весеннее солнце, и рядом с алмазами сверкали капли, упавшие на ее прекрасное платье.
— Наталия, ты счастлива? — спросил я через некоторое время.
— Очень, — отвечала она, — и хочу, чтобы и ты был счастлив.
— Ты мое сокровище, высшее мое благо на этом свете, — отвечал я, — мне все еще кажется сном, что я добился его, и я буду хранить его, пока жив.
Я поцеловал ее в губы, которые она мне протянула. На ее нежных щеках снова появился румянец.