Я восхищался человеком, который, говоря такие слова, шел рядом со мной в странной, даже безвкусной одежде.
— Во всяком случае, научиться уважать людей, живших до нас, при виде такой устремленности можно было бы, — продолжал он, — а мы привыкли твердить о нашем прогрессе по сравнению с невежеством наших прадедов. Бахвальство куда как часто напоминает о бедности опыта.
С этими словами мы опять пришли в мастерскую и попрощались с мастером. Я протянул ему руку, он подал мне свою, и я крепко пожал ее. Когда мы выходили, я оглянулся и увидел в окно, как он снимал с крючка и снова повязывал свой зеленый фартук. Снова послышались звуки рубанка и пилы, приумолкшие, когда мы находились в мастерской. Мы вышли на тропинку в кустах и пошли к жилому дому.
— Теперь вы видели все мое обиталище, — сказал мой гостеприимец.
— Я ведь не видел еще ни кухни, ни погреба, ни людской, — ответил я.
— Их вы увидите, если хотите, — сказал он.
Я не взял назад своих слов, сказанных скорее в шутку, и мы пошли в дом.
Здесь я увидел большую сводчатую кухню, большую кладовую, три комнаты для слуг, комнату, вероятно, дворецкого, затем прачечную, хлебопекарную печь и подвал для хранения фруктов. Как я и предполагал, все это содержалось в чистоте и отвечало своему назначению. Я видел занятых работой служанок, встретили мы и поглощенного каждодневными делами дворецкого. Плоская корзиночка, из которой мой провожатый кормил птиц, стояла у двери в особой нише, которая, по-видимому, и была ее постоянным местом.
Из этих помещений мы прошли в теплицу. Здесь было много всяких растений, в большинстве своем таких, которые в те времена были распространены. На подставках стояли камелии с холеными зелеными листьями, рододендроны, среди них, как явствовало из надписи, желтые, каких я никогда не видел, азалии самых разных видов и особенно много новоголландских растений. Среди роз преобладали чайные, которые как раз цвели. К теплице примыкал стеклянный домик с ананасами. На песчаной дорожке перед обоими домами стояли в кадках лимонные и апельсиновые деревья. У старика-садовника волосы были еще белее, чем у хозяина. Одет он был тоже необычно, только определить, в чем была эта необычность, я никак не мог. Я заметил, что на нем было много чисто белого, и в сочетании с белым фартуком это напоминало скорее одеяние повара, чем садовника.
Заметил я также, что узкая сторона теплицы была снаружи одета розами, как и южная сторона жилого дома, но это не показалось мне неприятным.
Старая супруга садовника, которую мы застали в его жилье, была, как и старик, во всем белом. К жилищу садовника примыкали комнаты его помощников.
— Теперь вы видели все, — сказал мой гостеприимец, когда мы вышли из этих комнат, — кроме комнат для гостей, каковые я вам покажу, если захотите, и жилья моего приемного сына, куда, однако, сейчас входить нельзя, потому что мы помешали бы его ученью.
— Подождем более позднего времени, и тогда я напомню вам об этом, — сказал я, — а теперь не откажите исполнить другую, более настоятельную мою просьбу.
— Что же это за более настоятельная просьба? — спросил он.
— Чтобы вы наконец сказали мне, — отвечал я, — откуда у вас такая уверенность в отношении погоды.
— Очень справедливое желание, — сказал он, — тем более что ваше мнение насчет грозы было причиной, заставившей вас подняться к нашему дому, а наш спор о грозе причиной, по которой вы здесь задержались. Пройдем, однако, к улью и сядем на скамейку под липой. По пути и на скамье я вам все расскажу.
Мы свернули на широкую песчаную дорожку, окаймленную вначале большими фруктовыми деревьями, а дальше — высокими, тенистыми липами. Между стволами стояли скамейки, в песке рылись птицы, а из веток доносилось пенье, которое я уже слышал вчера.
— В моем доме вы видели собрание естествоведческих инструментов, — сказал мой провожатый, когда мы пошли по дорожке, — они уже объясняют часть занимающего нас дела.
— Я видел их, — ответил я, — и особенное внимание обратил на барометр, термометр, а также на измеритель прозрачности и влажности воздуха. Но эти приборы есть и у меня, и когда я справлялся с ними перед своим походом, они предвещали скорее осадки, чем что-либо противоположное.