— Я думаю, — сказал мой провожатый, — что сегодня задача науки, о которой мы говорим, — собирать. Из этого материала в отдаленном будущем построят что-то, чего мы еще не знаем. Собирание всегда опережает знание. Это не удивительно, ведь собирание и должно предшествовать знанию. Удивительно то, что стремление собирать овладевает умами, когда какая-то наука только должна возникнуть, когда они еще не знают, каково будет ее содержание. Сердца как бы томятся, гадая, зачем на свете то-то и то-то, для чего это сотворил Бог. Но и без такого томления в собирательстве есть что-то очень привлекательное. Я сам собрал в горах все свои мраморы, под моим руководством их выламывали из скал, распиливали, шлифовали, подбирали друг к другу. Эта работа доставила мне много радости, и думаю, что эти камни так дороги мне только потому, что я сам находил их.
— У вас все породы наших гор? — спросил я.
— Не все, — отвечал он, — может быть, я и набрал бы их постепенно, если бы мог постоянно продолжать свои вылазки. Но в старости мне это все трудней и трудней. Когда я теперь изредка взбираюсь к кромке ледника Зимми, я чувствую, что дело обстоит уже не так, как в молодости, когда не существовало никаких границ, кроме как конец дня или явная невозможность. Поскольку к дальним залежам недостающего мне мрамора я уже ходить не могу, разработка их идет на убыль. Идет она на убыль и по той причине, что пород у меня собрано много, и значит, мало осталось мест, где я мог бы найти то, чего мне не хватает. И поскольку весь мрамор собрал я сам, мне не к лицу пристраивать у себя в доме добытое чужими руками.
— Вы, стало быть, сами и построили дом или изрядно его перестроили? — спросил я.
— Я сам построил его, — отвечал он. — Жильем при этих землях служил прежде хутор, где вчера, когда мы сидели на скамеечке, люди косили траву. Купив его вместе со всеми землями у прежнего владельца, я построил на холме дом, а хутор отвел на хозяйственные нужды.
— Но уж сад-то вы вряд ли могли посадить заново?
— Это особая история, — отвечал он. — Я скажу: я посадил его заново, и я скажу: я не сажал его заново. На остаток дней я построил себе дом в подходящем, как мне казалось, месте. Хутор стоял в долине, как обычно располагаются постройки такого рода, чтобы вокруг двора была сочная трава, которая часто бывает нужна в хозяйстве. А мне хотелось построить себе жилье на возвышении. Когда оно было готово, пришлось подтягивать к нему сад, соседствовавший с хутором и доходивший до меня лишь одиночными деревьями или их группами. Липа, под которой мы сейчас сидим, как и ее подруги, которые стоят вокруг нее или образуют аллею в саду, стоят там, где стояли. Большая старая вишня на пригорке стояла среди хлебов. Я присоединил этот пригорок к своему саду, проложил дорожку к вишне и опоясал ее скамеечкой. Так же я поступил и со многими другими деревьями. Некоторые, и среди них такие могучие, что даже не верится, мы пересадили. Мы выкопали их зимой с большими комьями земли, повалили с применением веревок, притащили сюда и с помощью рычагов и бревен опустили в заранее вырытые, хорошо подготовленные ямы. Надлежаще подрезанные ветки и сучья наливались весной особенной силой, словно деревья пробуждались для новой жизни. Кусты и карликовые плодовые деревья — все это посажено заново. Скорее, чем думалось, мы, к своей радости, увидели сад, сросшийся воедино так, словно он никогда и не был на другом месте. Близ хутора я велел кое-где срубить оставшиеся деревья, если они мешали зерновому хозяйству. Ведь места, откуда были выкопаны деревья, распахивались, чтобы возместить на той стороне землю, которая на этой пошла под сад.
— Прелестная у вас резиденция, — заметил я.
— Не только резиденция, прелестен весь этот край, — возразил он, — здесь хорошо жить, удалясь от человеческой скученности и трудясь в меру своих сил. Иногда надо заглядывать в самого себя. Но и в самом прекрасном краю негоже быть всегда наедине с собой. Порой следует возвращаться к своему обществу, хотя бы лишь для того, чтобы прийти в умиление от какой-нибудь великолепной развалины, оставшейся от знакомца нашей юности, или полюбоваться каким-нибудь крепышом, которому удалось сохраниться. После таких перерывов сельская жизнь снова льет свой целительный бальзам на открытую душу. Но нужно находиться вдали от города и не испытывать его воздействия. В городе видны те перемены, которые вызваны искусствами и ремеслами, в деревне же те, причина которых — насущная потребность или взаимодействие явлений природы. Между этими переменами нет лада, и после городской жизни сельская представляется тебе чуть ли не вечной, и тогда перед тобой — прекрасная явь, а перед мысленным взором — прекрасное прошлое, уходящее в бесконечность чередой изменений в природе и людях.