– Ты так хорош, – прошептала она, – ты просто чудо как хорош.
– Мы хороши. Мы, Вирджиния. Ты и я – вместе.
Глубоко погруженный в нее, он приостановился и стал изучать ее лицо. Его внезапная улыбка была ослепительнее солнца.
– Я искал тебя всю свою жизнь, – прошептал он.
– Ш-ш-ш… – Она приложила ладонь к его губам. – Не следует в порыве страсти произносить то, чего нет в мыслях при ярком свете дня.
– Я никогда не произношу того, чего у меня нет в мыслях. – Он возобновил свои движения. – Никогда.
Они не испытывали неловкости любовников, впервые познающих друг друга – их души были едины, как и их тела. Он отвечал даже на ее мысль, понимал значение ее вздохов, ее стонов, ее вскриков в экстазе. Он чувствовал ее настроение, ее желания, ее предпочтения.
Она снова и снова взмывала к вершине наслаждения, и Болтон опять любил ее. Он был вынослив, поскольку был молод и силен. Он удовлетворял ее так, как ни один мужчина не смог в прошлом и не сможет в будущем.
Отступили годы, время невостребованных ради ребенка и карьеры желаний; она снова стала женщиной – женщиной, в которой сочетались нежность и откровенность, кротость и пылкость. Она чувствовала удовлетворенность и желание одновременно. И это желание заставляло крепко обхватить его за талию и не отпускать.
– Не покидай меня, – неистово проговорила она. – Не смей покидать меня!
– Мое место здесь, Вирджиния. С тобой и в тебе. Даря наслаждение и получая его в подарок, – сказал он и улыбнулся, а глаза его засияли изнутри голубым огнем, доказывая ей, что произошло невозможное, – Болтон Грей Вульф не только насытил ее тело, но и завладел ее сердцем.
Происходящее между ними нельзя было назвать половым актом – это была любовь. Простой акт не заставил бы ее вознестись ввысь и прикоснуться к звездам. Простой акт не заставил бы ее душу отделиться от тела и слиться с его душой, словно они с Болтоном стали единым целым.
Ей хотелось прокричать о только что совершенном ею открытии. Ей хотелось взять в ладони его лицо и, заглянув в глубину его глаз, сказать: «Я люблю тебя». Однако она знала, что вслед за этим ее тут же постигнет жестокое разочарование. Раскрыть эту тайну означало накликать беду. На них обоих.
Слезы обожгли глаза и потекли вниз по щекам.
– Вирджиния? – Он с нежностью дотронулся до бегущей слезинки. – Почему ты плачешь?
– Потому что это так прекрасно, а я так изголодалась, так изголодалась по тебе, – призналась она.
– Больше тебе не придется голодать, – пообещал Болтон, и она поверила ему.
В это прекрасное мгновение, когда они были вместе в ее постели, она верила, что достаточно будет протянуть руку – и Болтон окажется рядом, что достаточно будет позвать – и он примчится, достаточно будет пожелать этого магического слияния – и это случится.
Но когда все закончилось и они лежали, сплетенные в объятиях на ее простынях, уставшие и удовлетворенные, она поняла, что проявила себя невообразимой дурой – дурой, верящей в чудеса. Она давно уже усвоила, что чудеса становятся явью только тогда, когда добиваешься их свершения тяжелым трудом, потом, умом, упорством и жертвами.
Болтон взял ее руку, сжал длинные изящные пальцы, подбадривая ее, и произнес четко и громко:
– Я люблю тебя, Вирджиния.
Она зажмурила глаза, борясь со слезами, которых она стыдилась и которые смутили бы их обоих.
– Не надо, – вымолвила она. – Ты не должен произносить подобных слов. Я уже взрослая девочка. И способна принять правду.
– Какую правду? – удивленно спросил он.
– Я нуждалась в этом, но сейчас все кончено и забыто, и мы не должны притворяться, будто это было нечто большее, чем просто великолепный акт.
– Но это не так, Вирджиния, – возразил Болтон.
Она отстранилась от него, накинула халат и устроилась в кресле.
– Меня обзывали не только лгуньей. – Она крепко сжала ладони, чтобы унять дрожь, которая выдавала ее волнение.
Не говоря ни слова, Болтон встал с кровати, опустился на колени рядом с Вирджинией и нежно разжал ей руки. Затем поцеловал кончики пальцев, один за другим. Его поведение больше говорило об его истинных чувствах, чем самые пламенные заверения в любви.
– Если это был просто хороший акт, то почему ты дрожишь? – спросил он.
– Прошлой ночью я плохо выспалась. У меня бессонница. С возрастом такое бывает, – нехотя пояснила Вирджиния.
Он ничего не сказал, только недоверчиво приподнял одну бровь. Она глядела на него, ожидая, что он прервет затянувшуюся паузу неловкими извинениями и разозлит ее. Она уже была злая, чертовски злая, и ей нужен был всего лишь маленький предлог, чтобы это продемонстрировать. Вздернув подбородок, она напряженно ждала этого предлога.