На другой день после того навестил Галдина почтмейстер. По обыкновению своему, почтмейстер был говорлив, доволен и весел. Сообщил две-три сплетни о соседних помещиках, справился о том, благополучно ли довез Григорий Петрович пана Лабинского. Когда же Галдин рассказал ему о своем посещении Лабинских, Дмитрий Дмитриевич воскликнул:
— Удивительно гонорливый народ эти поляки, нас они и за людей не считают! Так вас даже на похороны не пригласили?
— Нет,— отвечал Григорий Петрович, который, по правде говоря, забыл уже и думать об этом,— а вы были?
— Что вы, что вы! — замахал руками почтмейстер,— обо мне и говорить нечего. Ежели бы они еще в Черчичах отпевали его, тогда, конечно, хоть одним глазком взглянул бы, а то ведь у них своя капличка есть в усадьбе. Интересно все-таки,— продолжал он уже более спокойно,— как теперь они устроятся.
— А что такое?
— Да как же, имение, видно, трем дочерям пойдет: как же они его поделят? Или, быть может, пока что вместе будут жить? Тетку я бы на их месте живо выставил…
— Почему же?
— Да больно уж ядовитая особа — злее этой бабы я еще не видывал.
— А барышни? — полюбопытствовал Галдин, предлагая гостю принесенный только что яблочный квас со льдом, искусно приготовленный Еленою.
— Барышни? — повторил почтмейстер с хитрой улыбкой и потянулся за квасом,— барышни разного рода — штучки не вредные! Мне, грешным делом, старшенькая, Галина, нравится — здоровая такая и веселая… И черт же их польками сделал! Были бы русскими, так вам любую выбирать — невесты хоть куда — с зобком {47}.
Григория Петровича покоробила несколько вольная речь Дмитрия Дмитрича, он неучтиво оборвал его:
— До этого мне, собственно, мало дела — жениться я, слава богу, не собираюсь и за приданым не гонюсь. Квас хорош?
— Восхитителен,— отвечал, не смутившись, почтмейстер,— лучше всякого шампанского!
— Ну уж нет,— улыбнулся ротмистр,— я шампанское ни на что не променяю. Да вы, может, выпьете со мной бутылочку — я велю к обеду заморозить.
Почтмейстер так весь и просиял.
Галдин, глядя на него, продолжал улыбаться.
— Так вы говорите, что барышни хороши,— завел он опять речь о Лабинских, желая загладить свой резкий тон.— На мой взгляд, панна Ванда лучшая…
— Несомненно — подхватил его собеседник,— панну Ванду можно назвать просто красавицей, но уж очень она субтильная… и потом характерец — у-у-у!
Почтмейстеру так и не удалось распространиться о характере панны Ванды, так как в комнату вошла Елена и, по обыкновению, взглянув на барина своими испуганными глазами, сообщила:
— Там к вам граф приехали. Я его в гостиную звала, так они не идут…
Григорий Петрович поспешно встал и, извинившись перед Погостовым, вышел в переднюю.
Он догадывался, зачем приехал к нему граф, но все-таки ждал чего-то большего. Ему казалось, что граф должен сообщить нечто важное, имеющее отношение к нему — Галдину. Во всяком случае, явился удобный предлог, чтобы снова побывать в Теолине.
— Милости прошу, граф,— как можно учтивее воскликнул ротмистр, подходя к гостю,— вот сюда, в гостиную.
Граф робко мялся на месте, не зная, куда девать свою дворянскую фуражку с красным околышем.
— Ах, помилуйте,— говорил он, пришепетывая и краснея.
«Однако с таким экземпляром не сговориться»,— подумал Галдин, но улыбнулся еще учтивее и повторил:
— Пожалуйте за мной, у меня запросто…
За закуской, которую, против обыкновения, подали в столовую (Никита Трофимыч был приглашен выпить чарку), граф так оживился, что его трудно было узнать. Он неожиданно вынул из бокового кармана своей венгерки письмо и подал его Галдину.
— Это вам просили передать,— сказал он таинственно.
Григорий Петрович вспыхнул, поспешно пряча протянутый ему конверт. Он заметил, как насторожился при этом почтмейстер.
— Вот, не угодно ли, фляки господарски {48},— превкусная вещь,— сказал он, чтобы скрыть смущение.