Берта Граф в очередной раз встала на защиту своих прав и интересов. Через пару недель она напросилась на прием к начальнику отдела. Она привела уйму примеров, доказывающих нелепость требований местных и верхних властей. И они, как ей казалось, были довольно убедительными. Дедушки и бабушки молодых были похоронены на немецкой земле. Их родители также были немцами. Никто из близкого окружения не сидел в тюрьме, к какой-либо ответственности не привлекался. Ни в бывшем Союзе, ни на исторической родине предков. Взрослые работали, дети учились. Однако, и этот чиновник, сидевший в просторном кабинете, был неприступен.
Только через полгода Берта и ее дочь с женихом пришли в знакомый ей кабинет. С собой принесли папку с необходимыми бумагами. Принесли и счет на 2345 евро, такое количество денег они израсходовали для того, чтобы выполнить циркуляры местной ратуши. Чиновник слегка усмехнулся, затем сквозь зубы процедил:
─ Документы, которые Вы принесли в данный момент не нужны… ─ Слегка постучав костяшками пальцев обеих рук по столу, в том же духе продолжил. ─ Два месяца назад мы получили новое указание…
Берта от неожиданной развязки семейной драмы опешила. Затем сильно стиснула зубы и уставилась на худое существо, которое было небритое и в помятой рубажке, словно ее вытащили из одного места. Желание дать пощечину или плюнуть в его рожу она в миг отбросила. Ей чиновник был по одному месту, а вот молодые начинали только жить. Свадьба состоялась через месяц. Сейчас Берта бабушка. Извинений, как и оплаты за бюрократическую проволочку, из местной ратуши не поступало…
Васильев, как и многие тысячи немцев из бывшего Советского Союза, все больше и больше приходил к единому выводу. Прием российских немцев был ничто иное как дань моде, идеологический трюк немецкого правительства. Не больше и не меньше. Едва развалился Советский Союз, Германия сознательно ввела всевозможные препоны для переселенцев. Был создан социальный кадастр лояльности, систематизированный свод сведений о том или ином человеке, о группе лиц. Германия определила 9 категорий из числа немцев, жителей бывшего СССР. Они считались социально опасными людьми, въезд им на историческую родину предков был строго воспрещен. Васильевы под этот колпак не попали. Муж был всего-навсего майором, жена лечила детей, сын учился в школе.
Десятидневное заточение для Олеси Астаховой, как она считала, пошло ей только на пользу. Она смотрела телевизор, сидела за компьютором, читала немецкие и русскоязычные газеты. Ей было не до женихов. Информация о стране, в которой она жила, была куда интереснее, чем походы за женихами. Невесту радовало и то, что Васильев дал очередное объявление в немецкую газету.
Относительное затишье все больше и больше располагало к взаимному пониманию пожилого мужчины и молодой девушки. В какие-то моменты они становились очень близкими людьми. Олеся не скрывала, что Иван Петрович, так она называла Васильева, во многом напоминал ее дедушку. У него был такой же командный голос, такая же походка, чем-то напоминавшая бравого солдата на строевом плацу. Многое знал Васильев и о военной службе. Во время одной из бесед молодая постоялица, как бы невзначай, спросила своего наставника:
─ Иван Васильевич, а что Вас связывало с моим дедом Владимиром? Я, честно говоря, о Вас до сих пор мало что знала… ─ Заметив нескрываемое удивление на физиономии мужчины, она вновь продолжила. ─ Дедушка о Вас мне ничего и не рассказывал…
Наставник почему-то с ответом медлил. Молчал, словно воды в рот набрал. Потом неспеша поднялся, подошел к небольшому шкафу, стоявшему рядом со столиком для компьютера, и вынул из него альбом. Тетрадь из плотных листов в переплете была сильно устаревшей, скорее всего, от времени. На ее обложке было написано: «Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР».
Васильев открыл альбом, перевернул несколько листов, и слегка вздохнув, вынул одну из фотографий. Затем также неспеша подошел к блондинке, которая задала ему вопрос о своем деде. Бывший афганец не скрывал, что он ждал этого вопроса от внучки своего командира целых десять дней. Возможно, и годы. И, наконец, этот момент наступил. Он слегка потрепал девушку по ее плечу, поднес к ее глазам небольшую черно-белую фотографию и с волнением произнес: