— Нет никаких условий амнистии? — спросила Мегхана.
— Есть, если ты будешь работать на них, — сказал Робин. — Если ты поможешь им вернуть все на свои места. Летти сделала это предложение, она хотела, чтобы вы знали. Но ты всегда будешь под их контролем. Они никогда не отпустят тебя. Она так и сказала — вы будете принадлежать им, и они заставят вас чувствовать благодарность за это.
При этих словах Джулиана протянула руку и взяла Ибрагима за руку. Он сжал ее пальцы. Костяшки пальцев побелели, и это зрелище было настолько интимным, что Робин моргнул и отвел взгляд.
— Но мы еще можем убежать, — сказал Юсуф.
— Вы все еще можете бежать, — сказала Робин. — В этой стране вы нигде не будете в безопасности...
— Но мы можем вернуться домой.
Голос Виктории был таким тихим, что они едва могли ее расслышать.
— Мы можем вернуться домой.
Юсуф кивнул, обдумал это мгновение, а затем встал рядом с ней.
Так просто было решено, кто сбежит, а кто умрет. Робин, профессор Крафт, Мегхана, Ибрагим и Джулиана с одной стороны. Юсуф и Виктория — с другой. Никто не просил и не умолял, и никто не передумал.
— Итак. — Ибрагим выглядел очень скромным. — Когда...
— На рассвете, — сказал Робин. — Они придут на рассвете.
— Тогда нам лучше сложить слитки, — сказала профессор Крафт. — И нам лучше уложить их правильно, если у нас будет только одна попытка.
— Что за слово? — потребовал Абель Гудфеллоу. — Они приближаются к нам.
— Отправляй своих людей домой, — сказал Робин.
— Что?
— Как можно быстрее. Выходите из-за баррикад и бегите. Времени мало. Гвардейцы больше не заботятся о потерях.
Абель отметил это, затем кивнул.
— Кто пойдет с нами?
— Только двое. Юсуф. Виктория. Они уже прощаются, скоро будут готовы. — Робин достал из куртки завернутую в бумагу посылку. — Есть еще вот это.
Абель, должно быть, что-то прочитал по его лицу, что-то услышал в его голосе, потому что его глаза сузились.
— И чем же вы там заняты?
— Я не должен тебе говорить.
Абель поднял посылку. Это предсмертная записка?
— Это письменный отчет, — сказал Робин. — Обо всем, что произошло в этой башне. За что мы боролись. Есть вторая копия, но на случай, если она потеряется, я знаю, что ты найдешь способ достать ее. Напечатайте это по всей Англии. Расскажите им, что мы сделали. Заставьте их вспомнить нас. — Абель выглядел так, словно хотел возразить, но Робин покачал головой. — Пожалуйста, я уже все решил, и у нас мало времени. Я не могу этого объяснить, и думаю, будет лучше, если ты не будешь спрашивать.
Абель мгновение смотрел на него, затем, казалось, задумался о том, что он собирался сказать.
— Вы покончите с этим?
— Мы попытаемся. — В груди у Робина было очень тесно. Он был так измучен; ему хотелось свернуться калачиком на земле и заснуть. Он хотел, чтобы все это закончилось. — Но сегодня я не могу рассказать тебе больше. Мне просто нужно, чтобы ты ушел.
Абель протянул руку.
— Тогда это, я полагаю, прощание.
— Прощай. — Робин взял его ладонь и пожал ее. — О... и одеяла, я забыл...
— Не думай об этом. — Абель обхватил другой рукой ладонь Робина. Его хватка была такой теплой, твердой. Робин почувствовал, как у него перехватило горло; он был благодарен Абелю за то, что тот сделал это легко, что не заставил его оправдываться. Он должен был действовать быстро, решительно, до самого конца.
— Удачи, Робин Свифт. — Абель сжал его руку. — Да пребудет с тобой Бог.
Они провели предрассветные часы, складывая сотни серебряных слитков в пирамиды в уязвимых местах башни — вокруг опор основания, под окнами, вдоль стен и книжных полок, и в настоящие пирамиды вокруг Грамматики. Они не могли предсказать масштабы разрушения, но они подготовились к нему как можно лучше и сделали так, чтобы спасти какие-либо материалы из останков было практически невозможно.
Виктория и Юсуф ушли через час после полуночи. Их прощание было кратким, сдержанным. Это было невозможное прощание: слишком много и в то же время ничего нельзя было сказать, и было ощущение, что все сдерживаются, боясь открыть шлюзы. Если они скажут слишком мало, то будут жалеть об этом вечно. Если они скажут слишком много, то никогда не смогут заставить себя расстаться.
— Счастливого пути, — прошептала Робин, обнимая Викторию.
Она подавила рыдания.
— Да. Спасибо.
Они долго прижимались друг к другу, так долго, что наконец, когда все ушли, чтобы оставить их наедине, они остались в холле вдвоем. Наконец она отступила назад, огляделась, глаза метались туда-сюда, словно она не знала, стоит ли говорить.
— Ты не думаешь, что это сработает, — сказал Робин.
— Я этого не говорила.
— Ты так думаешь.
— Я просто в ужасе от того, что мы заявим о себе во всеуслышание. — Она подняла руки и позволила им упасть. — И они воспримут это только как временную неудачу, что-то, от чего нужно оправиться. Что они никогда не поймут, что мы имели в виду.
— Если на то пошло, я не думаю, что они вообще собирались слушать.
— Нет, я не думаю, что они собирались. — Она снова плакала. — О, Робин, я не знаю, что...
— Просто иди, — сказал он. — И напиши родителям Рами, ладно? Я просто... они должны знать.
Она кивнула, крепко сжала его в последний раз, а затем выскочила за дверь и помчалась к зелени, где ждали Юсуф и люди Абеля. Последний взмах рукой — испуганное выражение лица Виктории при свете луны — и они ушли.
Оставалось только ждать конца.
Как примириться с собственной смертью? Согласно рассказам в «Критоне», «Фаэдоне» и «Апологии», Сократ шел на смерть без страданий, с таким сверхъестественным спокойствием, что отказался от многочисленных уговоров бежать. На самом деле, он был настолько жизнерадостен, настолько убежден, что смерть — это справедливое решение, что в своей невыносимо праведной манере он бил своих друзей по голове своими рассуждениями, даже когда они разрыдались. Робин был поражен, когда впервые познакомился с греческими текстами, абсолютным безразличием Сократа к своему концу.