Молодой поселенец сорвал с головы свою серую шапочку и, тряхнув белыми кудрями, обрадованно воскликнул:
— Значит, по рукам, дядя Филат!
— Ладно, садись за стол… ужинать будем.
Вошла старуха. Покосилась на поселенца и, слыша, что Филат приглашает парня за стол ужинать, сурово сказала, обращаясь к парню:
— Поди сначала во двор, пыль стряхни с себя да рожу водой ополосни. Там, на дворе, водовозка стоит — бочка… Около нее и ополоснешься.
Парень проворно выбежал из избы, отряхнул с себя дорожную пыль, отыскал бочку с водой и умылся. Вытер лицо подолом рубахи и снова в избу вошел.
— Садись, — еще раз сказал ему Филат, разглядывая свои большие и заскорузлые руки, покрытые рыжим волосом.
А старуха добавила, обращаясь к парню:
— Да лоб-то перекрести… перед едой. У нас без креста не садятся за стол.
Парень обернулся к иконам, размашисто перекрестился три раза и сел на скамейку к столу.
Голорукая и черноволосая хозяйка с повойником на голове проворно метала на стол посуду и снедь. Неприметно для мужа и для свекрови скользила робкими иссиня-черными глазами по статной фигуре молодого поселенца и по его беловолосой голове, похожей на мелкую овчинку курчавого барашка.
Глава 3
Ранняя весна подгоняла мужиков на поля с телегами, с сохами, с боронами. Торопился и Филат Косогов.
С приходом работника-поселенца перед Филатом широкие просторы открылись. Поселенец оказался шустрым парнем, хорошо знающим крестьянское дело. В работе не отставал от хозяев. Обрядился в серый хозяйский армяк. На курчавую голову старый Филатов картуз надел. На ноги бродни натянул. От настоящего сибиряка не отличишь. Вместе с Филатом поселенец сохи и бороны чинил, сбруи правил, семена готовил. Молодой хозяйке, Настасье Петровне, по дому помогал: воду с речки возил, за скотом ходил, и старухе старался угодить — кур щупал, яйца из-под амбара собирал и разные истории про свою сторону рассказывал. И все это делал с шуточками да с прибауточками.
Встанет раньше всех и весь день без устали в работе крутится. Скот на речку гонит — обязательно песни поет. Да так поет, что все девки деревенские на пряслах виснут.
Иной раз глядит, глядит старуха, как курчавый, разрумянившийся и веселый парень из избы во двор, а со двора к притонам и обратно мечется да потом обливается, и скажет:
— Посидел бы. Степан… Отдохнул бы. Смотри: мокрый ты весь…
— Ничего, ничего, бабуня, — крикнет на ходу Степан. — Делов много… Ужо отдохну…
Старуха ему во след:
— Да ведь не переделаешь все дела в один день…
— Переделаю! — не оборачиваясь крикнет Степан. — Стриженая девка косы не успеет заплести, как у меня все дела будут переделаны!
И запоет:
Воду или дрова в избу начнет таскать Степан — на хозяйку весело покрикивает:
— Сторонись. Петровна… Затопчу!.. Либо по нечаянности обниму.
Петровна тоже смеется.
— Он те, Филат-то, обнимет!
— Что ты! Ради истинного Христа не сказывай! Изломает он меня… убьет!..
— Маменьке скажу, — погрозится молодуха.
Тряхнет белыми кудрями парень, зубы оскалит:
— Бабушке сказать можно. Хоть сердитая, а не выдаст! Сама, поди, обнималась, когда помоложе была.
Покраснеет Петровна, плюнет и уйдет куда-нибудь.
А Степан опять уже на дворе со старухой балагурит:
— Что делать с курами, бабушка?
Покосится сурово старуха. Спросит:
— А что?
— Щупаю… на гнезда сажаю… проверяю, а они в пригоне да под амбаром несутся.
— Пусть несутся, — говорит старуха, не глядя на работника. — Привычка такая у них… После везде соберем яйца-то.
— Непорядок ведь это, бабушка! Разбаловались они! Постегала бы ты их, либо петуху на недельку воспретила топтать их. Пусть бы недельку без мужика пожили, как я без бабы живу… узнали бы кузькину мать!
Плюнет старуха:
— Тьфу ты, варнак!
И уйдет прочь.
А молодой поселенец снова около молодухи. Голубыми зенками по голым ее плечам бегает, балагурит: