— Неужто правда? — восклицала Арина Лукинишна, шлепая себя руками по ляжкам.
— Поверьте совести, Арина Лукинишна… уж это так…
Арина Лукинишна бегала по знакомым и пересказывала бабам все, о чем говорил Колчин.
Бабка Настасья не вмешивалась в борьбу, закипевшую на деревне вокруг хлеба. Понимала, что многие бабы озлобились против нее. Молча поглядывала на бегавших и кричавших по деревне мужиков и парней, отбирающих у богатеев хлеб. Радовалась твердости Павлушки, который вместе с городским рабочим на заре возвращался с работы и с первыми лучами солнца поднимался на ноги. И по-прежнему горюнилась из-за Параськи. Видела, что не плохая девка Параська, не пошла по скользкой дорожке; от зари до зари работала на богачей из-за куска хлеба. Видела бабка Настасья, что сочувствует Параська партизанам в деревенской борьбе. Вот такую и надо бы в жены Павлушке.
А у Параськи в эти дни ледолом в душе бушевал. Когда уехал Павлушка в коммуну, не простившись с ней, казалось Параське, что кончились все ее мечты и смутные надежды. Поревела тогда в хлеву. Потом сама себе сказала; «Надо вырвать Павлушку из груди вместе с сердцем, с кровью». Стала работать на чужих людей, помогать матери, изредка даже песни с девками запевала. Думала, что все покончено с любовью к Павлушке. Но лишь только прискакал Павлушка в деревню, как подхватил ее и понес неведомо куда прежний любовный вихрь. Сгорая от этого вихря, готова была Параська при всем народе броситься на шею Павлушке и целовать его румяное лицо, вокруг которого курчавился шелковый пушок, его голубые и ясные глаза, его кудри. Но велика была и гордость Параськина, порожденная невыплаканным бабьим горем да отцовской бедностью. Не хотела Параська первая подходить и заговаривать с Павлушкой.
Когда партизаны стали выгребать хлеб у богачей, Клешнины отказали в работе Параське. Не приняли ее на работу и Гуковы. А зобастая Оводиха встретила ее чуть не с кулаками.
— Уходи, паскуда гулящая! — зашипела она, наступая на Параську. — Отец-то ограбил всю деревню! Уходи, стерва… потаскуха… Уходи!
После этого Параська сама готова была кинуться на помощь партизанам. Но не знала, как приступиться к делу. Страх да какой-то непонятный стыд удерживали. Пробовала заговаривать со своей сестрой Секлешей — женой Андрейки Рябцова — и с девками из бедных семей:
— Что это, девки… Не помогаем мы партизанам-то? Помогать бы надо, поди, и нам… бабам и девкам…
Секлеша смеялась:
— Куда уж мне… с брюхом-то…
Смеялись и девки:
— Ты что, Параська, сама в партизаны хочешь?
— Удумала тоже!
— Ха-ха-ха!..
Конфузливо умолкала Параська.
С завистью поглядывала на вооруженных деревенских парней, метавшихся на лошадях по деревне во главе с Павлушкой Ширяевым.
А Павлушка об одном в эти дни думал: как бы весь запрятанный богатеями хлеб открыть да побольше хлеба в город отправить. Вместе с рабочим Капустиным да с Андрейкой Рябцовым сколотил он из партизан да из молодых дружков вооруженный отряд, с которым неделю рыскал по оврагам и падям, выгребая из ям запрятанный хлеб. В деревне при встречах с Параськой чувствовал ожог в голове и в груди. Но не мог еще преодолеть ложного стыда, навеянного насмешками дружков: не мог первый подойти на людях и заговорить с Параськой. Все думал поймать ее наедине и тогда сказать все, что думал и переживал, да так опять до конца сбора продразверстки и не повстречался наедине с Параськой. Опять, не простившись, уехал из деревни.
На пятидесяти подводах повезли мужики в город хлеб, собранный по разверстке.
У передней подводы прикрепили к дуге красный флаг.
На конце деревни, близ Маркеловой кузницы, собралась толпа партизан.
Помахивая шапками и картузами, они провожали уходящий за поскотину обоз криками:
— Счастливо, братаны!
— Поклон городским рабочим!
— Да здравствуют Советы! Ура-а-а!..
В толпе провожавших метался Сеня Семиколенный и восторженно говорил:
— Вот это дисциплина, Якуня-Ваня! Вот это большевизма партизанская! Вот это да-а-а!..
С другой стороны толпы топтался на месте, прихрамывая, Афоня и, глядя на длинный обоз, растянувшийся по дороге к поскотине, покачивал черной, кудлатой головой:
— Мать честна!.. Что наворотили хлебушка-то!.. Жуй, Советская власть… вдоволь!..
Мужики, шагавшие около телег, оглядывались на деревню и на провожавших и приветливо махали им шапками.