В ужасе крестились и шептали:
— Господи Иисусе, помилуй…
— Неуж светопреставление?
— Заступись, мать пречистая богородица!
В доме Ширяевых вся семья была на ногах.
Дед Степан суетливо хватал впотьмах со стены то узду, то хомут, то вожжи, сбрасывая все это на пол. Марья металась по избе, отыскивая старикову одежду. Демьян бестолково и неуклюже толкался между ними. А бабка Настасья, точно прикованная, сидела в кути у стола.
Дед Степан шарашился около сбруи и шипел в куть:
— Собирайся, Настасья, ради истинного… Порешат тебя за Павлушку.
— Никуда не пойду, — сурово отвечала бабка Настасья.
— Неуж останешься?
— Останусь.
— Да ведь убьют тебя?
Марья сдернула с полатей зипун и также кинулась уговаривать бабку Настасью:
— Поезжай Христа ради, маменька. Нас с Демьяном не тронут, а тебя убьют… беспременно убьют!
Все тем же спокойно-суровым голосом бабка Настасья тихо говорила:
— Двоим надо на телеге ехать. Все равно заметят… и убьют. Не мешкай, старик. Садись верхом на коня да через задние дворы скачи гумнами к дороге. К коммунарам поезжай. Коммунаров надо предупредить. Теперь все дело в них. Об нас какая забота?
— Беда с тобой! — с досадой воскликнул старик и, повернувшись к Марье, спросил:
— Нашла, что ли, зипун, опояску?
Марья металась и стонала:
— Ох, горюшко наше!.. Ох, царица небесная! Нашла, тятенька. На-кось…
Дед Степан выхватил у нее из рук зипун и опояску и кинулся в куть.
— Как ехать-то, Настасья? — спросил он, натягивая зипун. — Какой дорогой?
— Нельзя дорогами ехать, — ответила бабка Настасья, щурясь от полыхавшего по избе огня. — По всем дорогам будут идти, перехватят тебя… убьют.
Замолчали.
Дед Степан суетливо подпоясывался.
Марья все еще металась и охала.
Демьян стоял посреди избы, перебирал пальцами бороду, прислушивался к грозе и ливню, соображая, каким путем направить отца, и ничего не мог придумать.
— Стреляют! — испуганно сказал он, обращаясь к отцу.
— Скорей, тятенька!
На момент все замерли.
Сквозь грохот грозы и рев дождя прорывались отдельные выстрелы.
Слышались отчаянные крики баб. Где-то, совсем близко, шумел народ.
— Куда же ехать-то? — еще раз спросил дед Степан, кидаясь опять к сбруе.
Бабка Настасья встала из-за стола и, задевая впотьмах за сноху и за сына, пошла к старику.
— Слышь, Степан? — торопливо зашептала она, прислушиваясь к приближающемуся шуму за окнами. — Вспомнила я… Поезжай к мельнице, обогни болотце около поскотины, потом прямо в урман. Найдешь там тропу, тропой и поезжай. Скорей!
Вспомнил и дед Степан, что есть там тропа: та самая глухая таежная тропа, давно всеми забытая и чуть приметная в лесу, по которой когда-то пришли они с бабкой из Васьюганья в Белокудрино. Около деревни след этой тропы стерся и порос мохом да брусникой, а подальше от деревни не один раз примечал ее дед Степан, когда урманить ходил. Этой тропой от Белокудрино до Новоявленского не больше сорока верст, — путь самый короткий и прямой, никому неведомый.
— Не погибну во мхах? — спросил дед Степан, хватая узду и седло с гвоздя.
— Не мешкай! — толкнула его бабка Настасья к двери. — Не погибнешь, знаю я эту тропу. Беги скорей!
Шум на улице усиливался. Откуда-то долетал отчаянный бабий голос:
— Спа-си-те-е-е!..
Дед Степан кинулся в сени и на ходу крикнул:
— Благословляйте!
Демьян и Марья послали ему вслед:
— С богом, со Христом, тятенька!
Закрывая за собой дверь, дед Степан еще раз обернулся за порогом, просунул обратно в избу голову и, освещенный молнией, прошептал:
— Прячься, Настасья! Ради истинного… Подходят!
Бабка Настасья махнула рукой:
— Ладно…
Демьян вышел за отцом в сени, запер на задвижку дверь и вернулся в избу.
А дед Степан, выскочив из сеней на двор, под дождем и грохотом грома пробежал в пригон; с трудом отыскал впотьмах буланого коня и, взнуздав и оседлав его, потянул за собой. Конь упирался, но получив удар ногой под бок, покорно пошел за дедом в ограду.
Проворно прыгнул дед в седло и тронулся через задний двор к гумнам, а там, натянув поводья и подталкивая ногами коня, поскакал в потоках дождя к мельнице.
И в тот самый момент, когда конь вместе с дедом отделился от усадьбы, в ограду Ширяевых с ревом ворвалась ватага мужиков, вооруженных винтовками, охотничьими ружьями, топорами и вилами.