Горбатый пастух Ерема, пропоротый вилами, валялся в грязи около своей землянки, близ поскотины.
На полянке между поскотиной и мельницей чернели два трупа. У дороги недалеко от мельницы валялся труп вороного коня, а в стороне, еще ближе к мельнице, на пожелтевшей сырой траве лежал труп черноволосого Андрейки Рябцова.
И в деревне было то же самое.
Человек десять мужиков, изрубленных топорами, исколотых вилами и подстреленных дробью и пулями, валялись вдоль улицы, близ своих дворов, в грязи и в лужах; дождь плотно примочил рваную одежонку к их мертвым телам, начисто ополоснул их кровавые раны, белой известью обмыл спокойно-суровые, обострившиеся лица.
Афоня-пастух с приподнятой ногой качался подвешенный к единственному столбу, сохранившемуся от его ворот, сожженных еще зимой.
На противоположном конце деревни висел на столбе, около своей кузницы, Маркел-кузнец.
В середине села в одном порядке висели на перекладинах своих ворот Сеня Семиколенный и Яков Арбузов.
Капитан Усов, охранявший деревню с отрядом повстанцев из села Гульнева, запретил убирать трупы убитых.
Деревня казалась брошенной жителями. Часть мужиков была перебита, часть разбежалась и попряталась в лесу и в болотах. Какая-то часть мужиков из богатых домов вместе с мятежниками из других деревень, во главе с офицерским штабом, большим отрядом на заре выступила на лошадях по направлению к Новоявленскому.
Если бы не ходили по деревне вооруженные мятежники, можно было подумать, что вся деревня вымерла.
Даже серые бревенчатые избы казались сегодня трупами с выбитыми глазами.
Утром прошел через Белокудрино второй большой отряд мятежников из Чумалова и из Крутогорского. Этот отряд забрал в деревне полсотни лошадей и угнал с собой два больших гурта коров и овец для питания повстанческой армии.
Капитан Усов со своими мятежниками ходил по дворам, выгребал из закромов хлеб и овес, грузил на телеги и готовил к отправлению обоз с зерном вслед проходящим повстанческим частям. Пьяные мятежники бродили по грязной улице, матерились и запевали песни. Изредка, для острастки, стреляли в воздух.
Но улица и без того казалась вымершей. Многие избы стояли с прикрытыми ставнями. Оставшиеся в деревне старухи, бабы и ребятишки сидели в избах. А семьи партизан прятались в погребах и в кучах старой соломы.
Изредка из ворот на улицу высовывалось испуганное лицо и через минуту скрывалось. Но связь между избами партизан установили бабы с утра — перебегали друг к другу задними дворами.
Возле ширяевского дома улица была безлюдна. Через дом висел в открытых воротах на перекладине бородатый и обмякший труп Якова Арбузова. Соседние избы стояли с прикрытыми ставнями, и из них за весь день никто ни разу не выглянул на улицу. Но в ширяевском доме было немало женщин.
Жены партизан через ребят знали уже — кто где убит; знали, что у Ширяевых убит Демьян, а бабка Настасья и сноха Марья живы: отлила их водой и перевязала холстом Параська.
То и дело заплаканные бабы пробирались крадучись задворками к ширяевской усадьбе и быстро перебегали через ограду в дом.
Бабка Настасья лежала на кровати в полутемной горнице, в которую свет врывался лишь белыми нитками через щели ставней. Голова ее была перевязана холстиной и сверху покрыта старым темненьким платком, а раненое плечо обвязано было холщовыми полотенцами, сквозь которые просачивалась кровь.
Около кровати, на длинной скамье, сидели: сноха Марья с забинтованной полотенцем головой, Маланья Семиколенная и Параська. Потом пришли Олена — мать Параськи, Акуля — жена Маркела, Анфиса Арбузова, беременная Секлеша — жена Андрейки Рябцова.
Бабка Настасья лежала с закрытыми глазами, стонала и, изредка поднимая веки, прерывисто и тихо разговаривала с бабами.
Марья не один раз шепотом упрашивала ее:
— Помолчала бы, маменька, не надсажалась. Худо ведь тебе…
— Ничего… — шептала бабка посиневшими губами. — Выскажу… тогда легче будет на душе…
Много крови потеряла бабка Настасья, но крепкое еще было ее старое тело. Страшная боль раздирала правое разрубленное офицерской шашкой плечо. Ноющая боль неотступно стояла в затылке. Но бабка Настасья превозмогала свою боль и торопилась высказать бабам все, что хотела сказать напоследок. Хорошо понимала, что приближается смерть. Давно и спокойно ожидала ее. Одно тревожило: успеть бы все высказать бабам и новый путь указать.