По улице ходили и орали пьяные мятежники.
Только к ночи все стихло.
Около бабки остались на ночь Марья, Маланья и Параська.
Ночью бабка несколько раз впадала в забытье и бредила. В бреду она снова и снова говорила о своей жизни, о бесплодном богомолье и об обмане поповском. Раза два порывалась вскочить с постели и то призывала к себе Павлушку, то со злобой говорила:
— Огнем их, бабы… огнем!..
Маланья и Параська поили ее водой, и она затихала.
И лишь только бабка затихала, Марья кидалась через сенцы на черную половину дома, падала к трупу Демьяна и, стискивая зубы, придушенно плакала.
Глава 18
Прошел еще одни солнечно-погожий день.
По-прежнему деревня охранялась небольшим отрядом капитана Усова.
Как и накануне, висели на столбах и на перекладинах повешенные, валялись вдоль улицы убитые.
Деревня все еще казалась вымершей.
Теперь опомнились и те бабы, у которых капитан Усов отобрал скотину и хлеб.
Только увидав собственное разорение, поняли они обманную работу приютившихся в деревне офицеров и деревенских богатеев. Сидели эти бабы по своим избам и тоже выли от горя.
Про бабку Настасью говорили в деревне:
— Насует бабушка-то…
— За нас страдает, матушка…
— Гляди, вот-вот кончится…
Бабка Настасья с утра была в памяти. Постепенно все тело ее наливалось чем-то тяжелым и сверху будто кто-то наваливал на грудь свинцовую гору, которая мешала дышать. И вместе с этим лицо и все тело бабки Настасьи заметно распухало и делалось синевато-серым, а глаза глубоко ввалились. Сегодня казалось ей, что не болит уже ее тело и не саднит рану в плече, а лишь онемела она вся от долгого лежания и горело внутри у нее от солнечного жара, идущего по тем самым белым нитям, которые тянулись в избу через щели прикрытых ставней. И хотя сегодня на душе у бабки Настасьи было легче и спокойней, чувствовала она свинцовый налив своего тела и понимала, что это вплотную подходит к ней смерть. Проснулась она рано и, увидев прикорнувших у ее изголовья и дремавших Маланью и Параську, сказала:
— Идите, касатки, домой… лучше мне… Идите…
Хотела сказать: «Все равно умру скоро», но не стала тревожить баб и посмотрела на них светло и ласково.
После ухода Маланьи и Параськи осталась около бабки одна Марья. И бабка опять заговорила, шелестя почерневшими и спекшимися губами:
— Скоро… помру я, Маша… Прости меня… Ссорились ведь мы… Скажи Степану… Павлушке… если живы останутся, пусть и они простят… Павлушенька-то… пусть… идет своей дорогой до конца… До конца чтобы… до конца… Скажи, Маша…
Закрыла глаза. Долго молчала. Потом попросила:
— Дай, Маша, испить…
А напившись, опять заговорила:
— Теперь уж вконец разорили деревню… Как жить будете? Скажи Павлушеньке: пусть возвращается домой… пусть помогает здесь мужикам… Бычка-то продайте, Маша… Лучше зерна лишку купите… Без бычка можно… Скажи Степану, погребушка-то завалится скоро — поправить надо… Не убило бы кого…
Бабка поперхнулась. В груди и в горле что-то забулькало и заклокотало.
Марья влила ей в почерневший рот воду, сказала:
— Будет, маменька, помолчи… не надсажайся…
Но бабка снова торопливо заговорила, словно боясь, что не успеет всего сказать:
— Ох, Машенька… Грехи мои… всю жизнь горой давили меня… Во всех верах я побывала… несчетно молилась… никакой бог не помог… измаялась я, иссохла… и только теперь… легче стало… Хорошо мне. Маша… легко. Чую… искупила грех свой… перед миром. Легко мне… хорошо… А бог… выдуман для обмана. Не верь, Маша… Сама видишь — что делают… и все это с богом… со Христом…
Она передохнула немного и продолжала говорить:
— Умру я скоро. Маша. Теперь уж знаю сама… А вам мое завещание… Скажи Павлушеньке… мужикам… и бабам — всем скажи. Маша… До конца чтобы… с ними… с рабочими… с большевиками… Ох, вижу, Маша… хлебнете горя… Вижу… Но все надо перенести… до конца. Некуда больше, Машенька… некуда… С ними надо… с ними…
С полдня ослабли силы, и она умолкла. Лежала с закрытыми глазами и тихо дышала, похрапывая.
Солнце давно уже клонилось к закату.
Измученная Марья приткнулась забинтованной головой к постели бабки и дремала.
Вдруг через закрытые ставни послышался с улицы какой-то шум. Кто-то проскакал верхом. Кто-то бегом пробежал мимо окон, тяжело шлепая сапогами. Откуда-то глухо доносились крики мужиков.
Марья подняла голову. Прислушалась. Теперь уже ясно было, что по деревне бегают повстанцы и кричат, сзывая друг друга.