Злые слова ошарашили Павла. На минуту он растерялся. Потом вдруг метнулся к Параське, схватил ее в объятия и, осыпая горячее лицо ее поцелуями, зашептал:
— Ну… будет, Парася! Ну… Твой я! Веревки хоть вей из меня. Твой… твой…
Слабо сопротивляясь, Параська все еще сердито говорила:
— Ладно, не улещай, не поверю… Не лезь, Павел!.. Да перестань же ты… люди увидят! Стыдоба!..
— Нет, поверишь, поверишь! — тискал ее Павел, осыпая поцелуями. — Пусть смотрят люди… Теперь женой будешь… милая моя!
Чувствовала Параська, что тает ее сердце от сумасшедших Павлушкиных объятий и поцелуев — словно лед от палящих лучей солнца, кружится голова от сладкой истомы, которую она испытывала когда-то в первые весенние встречи с Павлушкой. Но все еще защищалась:
— Не лезь, Павел! Все равно… не буду!
— А я говорю: будешь!
— Да не лезь ты, Христа ради, — взмолилась она наконец, чувствуя, что исчезла куда-то злоба ее, бессильно опускаются руки и сами собой тянутся губы ее к губам Павла.
— Выйдет кто из дому… — говорила она, — опять срамота… опять все на мою голову…
— Ни черта! — захлебывался восторгом Павлушка, чувствуя, что Параська совсем обмякла. — Теперь будем, как муж и жена. Сегодня же пропишемся в ревкоме по-новому — по-советски!
Выпустив из объятий Параську и поправив шлем, Павел спросил ее все тем же ошалелым голосом:
— Ну, так как, Парася? Записываемся? Сегодня?
Лицо Параськи опять вспыхнуло густым малиновым цветом.
Чуть слышно проговорила:
— Медведь… изломал всю…
Павел схватил ее за руку и, заглядывая в потупленные глаза, спросил:
— Согласна, Парася, а? Согласна?
Параська рванула свои руки из его рук, круто повернулась и быстро пошла к пригону.
— Вот те и раз! — опешил Павел. — Парася! Что же это?
Хотел бросить вдогонку колючее слово, да понял все сразу и крикнул деловито:
— Побегу в ревком, Парася… приготовить прописку нашу. Слышь, Парася?
Но Параська ничего не ответила.
Она быстро уходила через пригон к задним дворам и заливалась слезами, которых не хотела показывать Павлу.
Глава 29
Капустин разъяснил на волостном съезде, что в город надо выбрать десять человек с решающим голосом и можно послать еще пять человек с совещательным голосом. И съезд в конце своих работ охотно произвел довыборы еще пяти человек. От белокудринцев на уездный съезд поехали Павел Ширяев и Маланья Семиколенная — с решающим голосом, а Параська — с совещательным. Панфил прошел от волости.
Павел и Параська зарегистрировались в волости как муж и жена. Ехали они в город в самом конце делегатского обоза, на одной телеге с Маланьей.
Маланья понимала, что переживают молодожены. Радовалась за Параську. Всю дорогу усаживала их в задок на высокую кучу мягкого и душистого сена. А сама правила конем.
У Параськи опять любовная метель в душе бушевала. Счастливо блестели ее большие черные глаза. То и дело вспыхивал малиновый румянец на ее круглом лице. Но не хотела она слишком показывать Павлу радость свою. Не хотела, чтобы смотрел он на нее как на бабу. Еще когда шла с ним записываться в волостной ревком, бесповоротно решила она про себя: любить Павла до гроба, но не гнуть перед ним шею и по жизненному пути на собственных ногах идти. Всю дорогу прижималась плечом к Павлу, заглядывала ему в лицо, но улыбалась сдержанно.
Счастливым чувствовал себя и Павел.
Точно сговорившись, оба не вспоминали старого. Не обращая внимания на присутствие Маланьи, ворковали о настоящем. Гадали о будущем.
— Что делать-то будешь, Парася? — ласково спрашивал Павел, любовно поглядывая сбоку на молодую жену.
Не знала Параська, как теперь пойдет ее жизнь. Но в уме наметку сделала себе. С лукавым задором ответила Павлу.
— Маланья будет баб в кучу собирать, а я — девок.
— Зачем тебе это?
В больших черных и лукавых глазах Параськи мелькнула еле уловимая печаль. Вздохнув и не меняя выражения лица, она загадочно ответила:
— Не хочу бабой быть… На свое место заступлю… Тогда вместе с тобой пойду… по одной тропе.
Павел не понял, о каком «месте» говорила Параська. Думал, что речь идет о предстоящей политической работе с деревенскими бабами, о которой часто теперь говорила Маланья, наслушавшаяся речей на волостном съезде, и к которой рвалась Параська. Смеясь, он смотрел на большеглазую и красивую жену и снисходительно ронял слова: