Она повернулась лицом к стенке машины и прислушалась к себе – острая боль в животе затихла, остался только внизу твёрдый саднящий клубок, тошнота и жуткая слабость. Всё ещё содрогаясь от рвотных позывов, поджала под себя ноги, закрыла глаза и почти сразу же увидела родное лицо, а на руке своей ощутила тёплую уверенную руку, отчего вдруг разом всё стало на свои места, и появилась надежда, что худшее – позади, и здоровью её больше ничего не угрожает.
Мерно покачиваясь, «скорая помощь» увозила её «от беды, от нужды, от недобрых людей, от беды, от нужды, от недобрых людей…», а она, будто утопающий за соломинку, из последних сил цеплялась за руку с кривым, как у неё самой, мизинцем, и, как самую надёжную защиту, судорожно прижимала к себе тонкую цветастую ткань.
Три недели, проведённые в отделении патологии, пошли ей на пользу: возвращалась она из больницы с новым чувством – чувством ответственности за живущего в ней человека, а прабабушкина шаль с той памятной ночи до сих пор лежала на диване в ожидании следующего визита хозяйки…
Воспоминания задели за живое. Всё ещё пребывая мыслями в прошлом, она машинально включила чайник, взглянула в окно и неожиданно увидела на улице ещё одно знакомое лицо. Неужели санитарка из роддома? После своей выписки она больше её не видела, мало того, не успела даже поблагодарить, так как не знала ни имени её, ни фамилии. Расспросы у сотрудников больницы тоже ни к чему не привели – медсёстры в недоумении таращили на неё глаза, хорошо, хоть пальцем у виска не крутили – никто не помнил, чтобы в отделении работала пожилая нянечка. Позже, правда, выяснилось, что устроилась та в роддом совсем недавно, буквально на днях, и во время возвращения Тамары с ребёнком домой находилась на отсыпном.
Сейчас же эта женщина стояла во дворе, напротив окна, и, что самое главное, смотрела просто на Тамару. Беззвучный диалог, и гостья уже в квартире – пьёт на кухне чай.
– Давно хотела зайти, да всё не решалась. Боялась – прогонишь, не выслушав, не поймёшь. Я же в больнице, когда ты в роддом попала, не случайно оказалась. Хорошо, работала там раньше, в другом, правда, отделении, в инфекционном – медсестрой, спасибо, не отказали – разрешили санитарку подменить. А вдруг, думаю, помощь нужна будет, или поддержка, но ты, слава Богу, справилась сама. Я и на похоронах Елены была, и с бабушкой заходила попрощаться. В сторонке постояла, да и ушла. Тогда тебе было не до меня, – объяснила гостья, заметив, как у Тамары от удивления становятся квадратными глаза.
– А передача? – припомнила Тамара кулёк с детским приданным.
– И передача.
Не понимая, что происходит, Тамара молча присела.
– История длинная – длиною в твою жизнь. Живы были бы твои родные, этот разговор не состоялся бы, но сейчас – другая ситуация, и только тебе решать, что делать с тем, что я тебе поведаю, – произнесла женщина, обхватив ладонями чашку, будто грела озябшие руки.
–…Мама твоя обожала всё итальянское. Не знаю, возможно, фильм какой посмотрела, или книжку об Италии прочитала, ну, вроде Горького, что ль… А, может, просто так в голову взбрело, блажь такая, а тут вдруг эта игра…
Внезапно женщина задумалась, будто что-то вспоминая или по новой переживая. Несколько минут она смотрела невидящими глазами сквозь Тамару, размеренно помешивая уже холодный чай, потом спокойно произнесла:
– Только сейчас я поняла, что по-другому быть не могло: Елена была одержима Италией, а Мотя – одержим Еленой.
«Понятно – привычная с детства Италия, но как связан с этой страной и с мамой какой-то незнакомый человек со странным именем Мотя?»
В памяти всплыли аккуратно перевязанные шёлковой ленточкой конверты, которые она нашла в мамином комоде уже после её смерти. Два десятка узких слежавшихся прямоугольников с заграничными почтовыми штемпелями и таким же чужим адресом отправителя так и оставались нераспечатанными.
–…Мотя на отца был похож – породистый, статный, красивый, а ещё – невероятно вспыльчивый, правда, в молодости это не мешало – девчонки на нём гроздьями висели, а он Елену выбрал, маму твою. Наверное, звёзды сошлись. На мгновение. А потом – разошлись. Навсегда.
С замиранием сердца Тамара ждала, что сейчас прозвучит «ушёл» или «скончался», отлегло только, когда услышала:
– После случая того, с футболом, он будто умом тронулся, боялись, как бы себе не навредил. Особенно, когда ты родилась. Лена сказала, что ребёнок – не его. Не простила она его, не захотела простить, а Матвей на неё обиделся, страшно обиделся. Пить стал, скандалить, нарочно в драки лезть… Словно с цепи сорвался. Учёбу забросил. Потом, правда, в себя пришёл, образумился. Опять-таки, по уважительной причине – во время пьянки челюсть в трёх местах сломали. Несколько часов хирурги под наркозом складывали. За такое из института автоматом отчисляли, с волчьим билетом, с занесением в личное дело, а ему дядя помог – в больнице написали, что оступился и упал. Ну, а потом… Потом кандидатскую защитил, на работу устроился. Девчушка у него появилась. Очень даже милая. Надеялись, что успокоится, забудет. Не получилось.