— Галочка, что с тобой? Почему ты такая бледная?
— Да устала же, говорю!
Теперь видит и Даша — белизну щек сквозь летний загар, черные круги под хмурыми злыми глазами.
— Доченька, раздевайся, сейчас поджарим картошки, сделаем салат, твой любимый, с подсолнечным маслом…
— Не надо, меня тошнит, — чуть слышно отвечает Галя, прислонилась к косяку, еле шевелит губами. — Можно я лягу?
— Галочка, что у тебя болит? Может быть, вызвать врача?
— Нет, я хочу спать. — Злость — порождение огромной, небывалой усталости — растаяла, побежденная головокружительной слабостью. — Бабуля, постели мне, пожалуйста.
Даша в смятении прижимает вялую Галю к себе — как она похудела за эту неделю! — ведет, почти несет в спальню. Екатерина Ивановна, шаркая тапочками, торопливо семенит на кухню, возвращается с чашкой бульона в руках, со страхом смотрит на внучку, щеки в морщинках дрожат мелко-мелко. Галя не в силах оторвать ноги от пола, поднять их на диван, она подчиняется матери как во сне, руки холодные, влажные. Она засыпает мгновенно.
— Господи, помоги, что же делать, Даша?
А Даша не может оторвать от дочери взгляда: личико с кулачок, серые губы, белый вокруг них треугольник. Осторожно, боясь разбудить, она кладет руку на Галин желтоватый лоб. Кажется, температура нормальная. Но всем сердцем, всей кожей своей Даша чувствует: с Галей случилось что-то очень серьезное.
Утром — тридцать восемь и восемь, сухой жар сжигает слабое, как тряпочка, тело. Галя пьет и пьет чай и никак не может напиться.
Участковый врач с привычной быстротой выписывает новый антибиотик — двадцать сегодня вызовов, — заверяет, что это грипп, и уходит. Даша бежит в аптеку, покупает лекарство, передает драгоценную коробочку Екатерине Ивановне, едет на ближайший рынок — купить что-нибудь полезное, вкусное, дорогое, чтобы заставить Галю поесть.
Породистый грузин, непоколебимо уверенный в денежном превосходстве над этой жалкой, перепуганной женщиной, выдает за несусветную цену тяжелую кисть светлого винограда, большие черные сливы, что-то еще. Даша спешит домой — скорее, скорей! — будто все спасение в сливах и винограде. Она умоляет Галю поесть, она так просит, что Галя сдается: съедает несколько ягод. И тут же — чудовищная, разрывающая тело рвота. Галя плачет, трясет головой — рвоты боится ужасно, — а из нее изрыгается зеленая горькая желчь.
— Мамочка, сделай что-нибудь! Ты же мама…
В полдень температура прыгает до тридцати девяти. Даша меняет повязки с водой и уксусом, плачет, дает анальгин, звонит врачу в кабинет, с трудом получив номер телефона в регистратуре.
— Придите взгляните, я не знаю, что это, но это не грипп!
— Ну, раз вы лучше меня понимаете… — обижается врач. — Сейчас такой грипп, желудочный. Давайте антибиотики.
Что делать? Что же делать? В смятенном мозгу всплывает Александровский садик, желтыми рядами стройно стоят тюльпаны, что-то связано с ними… Ах да, Вадим… Есть же отец, он поможет, придумает, он разделит с ней этот страх! Два человека во всем огромном мире сотворили Галю — Вадим и Даша, — она их общая плоть и кровь, они спасут ее вместе!
— Вадим, это я.
— Кто? — сухо и настороженно.
— Я, Даша.
— Даша?
— Ну да! Приезжай скорее, скорей!
— А что? Почему?
— С Галей плохо!
Да чего ж он молчит?
— Оставьте его в покое! — звенит вдруг в ушах пронзительный женский вопль. — У него теперь другая семья, другая! И не лезьте больше к нему!
Где-то далеко с грохотом падает трубка, ввинчиваясь в мозг, гудят короткие, на высокой ноте, гудки. Не то, не то, что-то другое должна она сделать, только никак не может вспомнить что именно…
— Дашенька!
— Подожди, мама, потом…
Даша опускается на стул и думает, крепко сжав руками гудящую голову.
— Даша, это я, Вадим. Я из автомата…
Голос дрожит, прерывается — жалкий, затравленный, уничтоженный голос.
— Ты прости, что так вышло, но она не велела… Поставила такое условие: чтоб никто не знал, что была семья…
Даша ничего, совсем ничего не соображает. Какие условия, какая семья, при чем здесь Галя? Условие, чтобы не было дочери? Но она ведь есть?
— А что с Г алей, скажи? Что я могу? Нет, ты не думай, я не отказываюсь…
Даша, сморщившись, кладет трубку и снова сидит, сжав руками голову. Как звенит этот чертов звонок, звенит и не умолкает, он мешает Гале заснуть!
Голос Андрея — как спасение, чудо.
— Данечка, сумел вырваться раньше: почему-то такая тревога. У тебя там ничего не случилось?