– Парунька, да дай хоть вёдра подсоблю донести, ведь тяжело тебе! Парунька то, Парунька сё…
Но вот и изба родимая, толкнула Парунька калитку ногой, а соседка змеёй вертанулась, да вперёд проскочила. А тут в избе дверь распахнулась и выходит на крыльцо бабка Котяжиха. В руках у ей нож большой.
– Не наш нож, – отчего-то подумалось Паруньке.
Подняла бабка Котяжиха руку, да махнула ножом крест-накрест перед соседкой, та и застыла столбом, не может дальше-то идти. А Парунька бегом с вёдрами в хлев, бабка Котяжиха за нею, да отцу Якову и матери Настасье и наказывает:
– Идите в избу, да глядите, кто стучать будет, никому не отпирать! Хоть дверь будут вышибать, молчите.
Стала бабка Котяжиха той водой коровушку обмывать. Обмывает, а сама приговаривает что-то, шепчет, гладит Ночку. А та смирно стоит, понимает, что ей помочь хотят. А Парунька ног не чует, в глазах замельтешило, голову повело, задрожала она, что осиновый лист на ветру, всё поплыло перед ей, мочи нет.
И чем больше бабка читала, тем сильнее соседка в дверь колотила. Тарабанит кулаками да кричит:
– Настасья, открой! Да что там у вас случилось?
– Парунька, отвори дверь!
То в дверь хлева застучит, то в стену, то снова к избе кинется, да только никто ей не отворил. А Ночка-то ожила, повеселела, замычала радостно, хвостом захлопала, притопывает и будто улыбается, полегчало ей, по всему видать.
Подошла тут бабка Котяжиха к Паруньке, в лицо глянула, дунула, пошептала, да и окатила с головы до пят той водой, что в ведре ещё оставалась. Как гора с плеч Паруньки упала, так легко стало да весело, с той водой вся зараза-то с неё слилась, видишь. Тут вмиг и соседка пропала, стихли все стуки, тишина кругом наступила. Вышли бабка Котяжиха с Парунькой из хлева, а на дворе уж сумерки, месяц рогатый с неба глядит, звёздный шатёр раскинулся. Наутро подоила Настасья коровушку, молока много, как и прежде! Не нарадуется семья. Погнали Ночку в стадо. Стала она на луга ходить, молочко приносить.
День-другой прошёл, слух по деревне разлетелся, что та самая соседка захворала. Так захворала, что слегла в постель. А бабка Котяжиха Настасье и говорит:
– Не вздумай навещать идти, иначе всё вернётся, да хуже прежнего, тогда уж и я ничем помочь не сумею.
Спустя неделю собрала Настасья в корзину яичек да молочка крынку, сметанки, да маслица и отправляет Паруньку к бабке Котяжихе:
– Ступай, дочка, отнеси бабушке угощенье за нашу Ночку.
Пришла Парунька к бабке, та по дому хлопочет, обрадовалась её приходу, чай пить усадила, разговор завела о том, да о сём. Тут Парунька и осмелела, да и спрашивает бабку Котяжиху:
– Бабуся, а что это было тогда?
Глянула на неё бабка с улыбкой и отвечает:
– Дак та соседка и сделала вам на коровку-то, али не поняла? Оттого и сама теперь хворает, что назад я ей колдовство её вернула. Ну да ничего, поболеет малость и поправится, на пользу ей наука будет, поделом. Завидовала она вам, вот что. А вот тебе, Парунька, ой как плохо было бы, коли не послушала бы ты меня тогда – заговорила бы с ней или дверь открыла. Коли корова бы не сгинула, так ты бы, Парунька, сама умерла, вот как. Но ты молодец, справилась, хвалю тебя!
***
Вот до чего зависть-то людская доводит… И брат на брата идёт, и сосед на соседа. Зависть она глаза застилает, сердце омрачает, лукавого тешит, радость тому, когда люди эдак-то живут, не по-Божески. Да только горе завистникам, ибо они соделывают себя чуждыми благости Божией.
Чудо на богомолье
А расскажу я вам сегодня, мои хорошие, как дед Яков из Ильинки на богомолье ходил.
Ну, это сейчас он, положим, дед. А в те времена, про которые я речь поведу, был он совсем молодым парнишечкой, не женатым даже. Было Якову годов семнадцать, когда собрался он с другими богомольцами в город Киев, в Киево-Печерскую лавру, святым мощам поклониться, со старцами побеседовать, коли Бог даст, да и просто исполнить давнюю свою мечту. Мальчонкой ещё, глядя на проходивших через их деревню странников с котомками, останавливающихся, бывало, в их избе на ночлег, решил он, что во что бы то ни стало сходит и он однажды в Киев ко святым местам. И вот наступил такой день, снарядился Яков в путь. А долго ли оно? Как бабушка его старенькая говорит:
– Нищему одеться – только подпоясаться.
Лапти обул, рубаху чистую с собою завернул, это чтобы, значится, на святой-то земле переодеться, в котомку заплечную каравай положил, матушкой испеченный, луковицу, да несколько картофелин. От маменьки с тятенькой благословение получил в путь-дорогу, да и подбился к идущим мимо паломникам. Так и пошли.