Но, несмотря на внутреннюю хандру, Новый год всегда Павловна организовывала лично, чтобы девочек порадовать. Дети должны верить в чудо, пускай даже и сами от рождения чудесными детьми были. Тем паче теперь, когда в усадьбе ребятишек стало куда больше. Мальчишки… Что они любят? Ягарья с улыбкой наблюдала за тем, как они играли. Были у нее братья двоюродные, сыновья маминого брата сводного. Да только когда это было…
Не могла Павловна не заметить, как Настя привязалась к маленькому Саше, а ребенок, повзрослевший раньше срока, не хотел бросать руку девушки, все время подле нее держался.
Девчушки, что в усадьбе родились, сперва стеснялись мальчишек, а потом и глазки им строить начали, кто как умел. Особенно заглядывались они на Ванюшу – самого старшего из гостей. Да только Ваня даже не глядел на них. Он стал слишком взрослым, он чувствовал на себе ответственность за брата и сестру, а еще стыдился есть чужой хлеб да спать в чужом доме. Знал только, что иначе нельзя пока, потому и за любую работу брался, чтобы помочь женщинам, которых мамка его всегда ведьмами звала. А теперь мамы нет, а брат меньший с сестренкой есть, и им есть надо и спать в тепле, а ведьмы эти пускай и ведьмами были, да только заботились о них.
– Я в партизаны уйду, – сказал как-то Ваня Насте.
– Ишь ты, удумал он, – строго сказала девушка, – уйдет! А своих на кого бросишь?
– Вы добрая, вы о Сашке заботитесь. Милка уже большая девка, помогать вам будет. А я не могу тут сидеть среди…
– Среди баб? – спросила Настя. Ваня промолчал. – А когда отец твой вернется, что я ему скажу? Где сын его делся?
– Не вернется батя, и вы это знаете, – ответил парень.
– Не знаю, Ваня, не знаю. Да только верить все равно надо.
– Мама тоже верила…
– Не гневи Бога, Ванюш, ой не надо. Погоди чуток, авось и война закончится.
Не ответил Ваня ничего. Да и Настасья его прекрасно понимала, но, пускай и сама молодой еще была, чувство материнское заставляло отговаривать мальчишку.
Солнечным зимнем утром выбрали они сосну небольшую, Ваня, как настоящий деревенский мужик, срубил ее сам и приволок в усадьбу. Кухарки пирогов напекли. Детвора радовалась, не подозревая, что в нескольких десятках километров от них умирают люди. Одаренные девчушки, конечно, знали и понимали все, невзирая на возраст. Ягарья приказала всем, в случае обстрела или очередного визита немцев, прятаться в погреба.
Обходила их беда стороной, что настораживало хозяйку. Знала она, что затишье обычно бывает перед бурей. Но деревья высокие прятали от немцев, что в Гобиках засели, дым от печей, тропинки давно снегом замело, а в памяти тех фрицев, что наведывались к ним, осталась четкая уверенность в том, что места эти пустые и безлюдные. Всего лишь лес.
Февраль выдался морозным, в Гобиках заканчивались дрова. В лес бы пошли немцы деревья валить, да метель замела все. Стали они дома пустующие ломать и разбирать, чтобы до весны дотянуть.
– Что-то скоро будет нехорошее, баба Феня, чувствую я, – сказала Ягарья, сидя у постели старушки.
– А разве что хорошее нынче происходит? – спокойно ответила та.
– Не вижу ничего, не знаю, что будет. Раньше такого не было. Просто темно впереди и все.
– Так может быть просто впереди ничего нет, оттого и темно? – встревожилась Филипповна.
– Думала я и об этом. Может, так свой конец и чувствуется…
– Дорогуша, мне почти сто лет, а я все еще не знаю, какого это – чувствовать свою смерть, – сказала баба Феня. – Знаю, что близко она, гадюка эта, и жду ее, и страшусь. Не за себя, страшусь оттого, что не буду знать, что с вами станется после меня. Но, Ягарья Павловна, Бога молю, чтобы мой конец пришел раньше твоего, пускай на минуту, но раньше. Молодая ты еще.
– Баб Фень, – сказала Ягарья, – а ведь у тебя нет и не было никакой сестры в Петербурге, верно? Откуда ей там взяться? Скажи мне хотя бы теперь: ты за мной туда поехала?
Старушка улыбнулась беззубой улыбкой.
– Пропала бы ты, не заговори ты со мной тогда. Увез бы тебя твой папенька в проклятую Германию, выдал бы замуж за барона какого, и где б была сейчас твоя совесть, когда барон твой солдат бы своих на Родину твою повел? А коли родила бы ему, так уже и сгинула бы или ляльку свою похоронила. Или же барона, черт бы его побрал… Не серчай, барыня Шумская, на старуху глупую, да только чуяло сердце мое душу загнивающую под гнетом нерусским, хоть и в роскоши ты жила.
– Как же мне серчать на тебя, баба Феня, – улыбнулась Ягарья. – Спасибо тебе. Спасибо за все, что дала мне.
– Присматривалась я тогда и к Ольге, и к Верке маленькой, и к матери ее. Да только именно за тобой поехала. Знала я, что ты будешь лучше меня.