– Что мы можем сделать? – ровным, но взволнованным голосом спросила Таню Настя.
– Здесь уже ничего, – смиренно ответила девушка. – Врач бы, возможно, ему помог, если бы влил ему чужой крови, но я уже сделать ничего не смогу. Ему осталось недолго, погляди, какой он бледный. Слишком много крови вытекло из него…
– А что второй? – возбужденно, с нотками надежды в голосе спросила Настя.
– Надо достать пули, – ответила Татьяна. – У первого, что постарше, грудь прострелена спереди, то есть он встретил врага лицом. А этот, видимо, пытался унести первого, и ему выстрелили в спину, дважды. Но, погляди, вся его одежда выше ранений в крови, значит он тащил раненого на себе, значит силы были у него.
Парень тем временем все еще лежал на животе в предбаннике, женщины держали руками тряпки на его ранах, пытаясь остановить кровотечение: под правой лопаткой и под левым плечом.
– Ладно, Танюша, не время болтать. Давай работать.
– Но… Я не смогу вытащить пули из его спины.
– Света? – вопросительно посмотрела на тучную женщину Настасья. Ответа не последовало. Настя умоляюще оглядела всех, кто стоял вокруг умирающих, среди них было несколько целительниц, как они себя называли, но ни одна не вызвалась извлечь пули из спины парня.
– Он же за нас там был, бабы! Да вы что, сдурели все, что ли? – закричала Настя так, как никогда бы не сказала, живя в Челябинске. – Бог вам судья. Кто поможет мне отнести его в дом?
– В дом? – удивленно спросила Степановна. Настя встала, подняла окровавленные руки перед лицом немолодой женщины, которая еще мать ее невзлюбила в свое время, и сказала:
– Или мы спасаем его, или грош нам цена. Одно дело деточкам блинчики жарить, когда другие бабы, такие же, как мы, даже намного слабее нас, на поле боя мужикам головы перевязывают и ноги оторванные зашивают, а другое дело самим взять и замарать руки в чужой крови, чтобы спасти хотя бы одного. Это вам ни картошку копать, ни зелье варить за кусок сала или мешок муки. Мало быть ведьмой или кто вы там, надо быть человеком!
Глаза у Насти горели. Полтора года жила она в усадьбе, а ни разу так не вела себя. Жаль, что Ягарья не видела этого.
– Я помогу, – тихо сказала Таня.
– И я, – добавила всегда скромная и незаметная Маруся, которая пришла в баню исключительно из-за любопытства, ведь врачевать она не умела. К слову, Настя до сих пор так и не поняла, что необычного, кроме скованности и привлекательной наивности, было у этой девушки.
– Несем его к нам в ближайший дом, – скомандовала Настя.
– Но там же дети! – возмутился кто-то.
– Значит сейчас займетесь как раз тем, что переведете их на время в другой дом. Выходим его – назад в лес уйдет к своим. Нет – закопаем, только не подле немцев… Но мы должны попытаться, поймите. Человек к нам за помощью пришел, а вы…
– Девка дело говорит, слушайте ее, – раздался старый хриплый голос. Баба Феня сама пришла в баню, чего давно уже не делала. Ягарья ее водила туда под руку и не часто – в доме старушку обмывали обычно. А тут на те – сама пришла. – Хлопцы за нас жизнь отдают, пока мы тут на печи бока греем да яички свежие из-под курочек собираем. А-ну, живо парня в дом перенесли! Сейчас штопать будем…
Перенесли того, что в спину две пули выхватил, в дом, что стоял ближе остальных к бане. С другим, что был постарше, остались Галина Степановна и Вера Никитична. Помолились над солдатом, и он, так и не приходя в себя, дух испустил. Большая рана была у него в шее, не выкарабкался бы. Вера Никитична чудом назвала то, что он так долго прожил. «Благо, что без чувств был, не мучился», – сказала она Степановне.
Опираясь на палку, Филипповна лично проконтролировала, чтобы бойца на настил уложили: широкую доску положили на скамью, застелили одеялом и уложили парня на живот. Настя быстрыми движениями, словно уже не единожды людей в срочной ситуации выручала, принялась стягивать с раненого рваную рубашку: телогрейку сняли еще в бане, чтобы увидеть, куда он был ранен.
– Воды мне теплой, да побольше, нож проколите на огне и самогону пару стаканов, – снова скомандовала Настя. Теперь никто уже с ней не спорил, поняли, что девка, хотя и молодая, к тому же городская, действительно права была. Пристыдила она их, и сама баба Феня заступилась за Першакову.
Самогон был в усадьбе всегда, хранился в погребе. Однако распивать его Ягарья не разрешала, даже по праздникам. «Негоже бабам ум свой туманить. Мужика это не красит, в черта дурного оборачивает, а нас уж тем более,» – говорила она. Но настойки лечебные делались: для себя, для продажи людям, вот и приходилось гнать когда-никогда брагу.