Шура положила рядом с собой большой нож, достала спички, чиркнула одной и словно переложила с нее огонек в руку. Разгорелся шар в руке, не обжигая ни пальцы, ни ладонь. Парень, что лежал на одеяле, иногда приоткрывал глаза, бормоча несуразный бред. Увидев огонь в чьей-то размытой для него руке, он решил, что умирает и закрыл глаза.
Руки у девушки не дрожали, дрожали поджилки на ногах, бешено колотилось сердце, вспотел лоб. Но руки не дрожали. Сперва она медленно погрузила острие ножа в рану под левым плечом: пуля застряла в лопатке, тем самым уберегши сердце. Ножом Настя поддела металлический смятый бесформенный кусок, который буквально вывалился из раны. Новым напором потекла кровь. Настя сперва промокнула ее марлей или тряпкой, или же это была чья-то ночная сорочка, или чистый платок – она не видела. Потом залила самогоном. Парень застонал.
– Я зашью, – сказала Таня, которая уже держала в руках нитку с иголкой, смоченные в самогоне.
– Ты же боишься крови? – быстро спросила Настя, не поднимая на девушку глаз.
– Какой же с меня будет целитель, если я рану зашить не смогу? – дрожащим голосом ответила девушка.
– Шей, – сказала Настя. Ей было некогда обдумывать или выбирать. Она уже осматривала второе ранение. Хочет Таня – пускай шьет. И ничего, что она уже и сама была такая же бледная, как тот раненый партизан. Война, бабы, война!
Детей и всех, кто был в доме, разбудили и увели в соседние хаты. Те, кто остался, с удивлением смотрели на Настю, которая единственная смогла правильно среагировать в такой непростой ситуации.
– С лета прошлого война идет у нас, – сказала бабам своим Филипповна, – а мы все не готовы к ней. Вон, поглядите на нее. Городская девица, папенькой любима была, побрякушками да шоколадами заморскими балованная, без шляпы и каблучков своих, поди, из дому не выходила никогда. А вона как сработала, девка. Не перевелся род наш ведьминский, не перевелась женщина на Руси настоящая. На таких бабах Россия-матушка держатся должна, пока мужик воюет.
– Эта пуля намного глубже вошла, – сказала Настя, скорее самой себе, чем тем, кто стоял вокруг нее.
– Печенку пробила, ага, печенку, – сказала Светка.
– Я-то вытащу железку, а вы потом залечить сможете? – посмотрела на нее Настя.
– Уж совместными усилиями да с Божьей помощью, – искренне ответила женщина, – поврачуем братика.
Настя поняла, что ножом наобум она только хуже сделает, поэтому сделала надрез, тем самым увеличив рану. Кровь уже напитала одеяло, на котором лежал боец. Два тонких и длинных пальчика с аккуратно подстриженными ногтями погрузились в человеческую плоть. Таню затошнило, но она сдержалась: знала, что нельзя сейчас давать слабину. Потом, может быть, будет время и порыгать, и порыдать от всего увиденного и пережитого. Но сейчас нельзя, нет, не сейчас.
– Ну давай, миленький, давай, – бормотала Настя. Волосы ее растрепались и свисали неухоженными локонами, ночная рубашка, на которую она наспех набрасывала пальто, была вся перепачкана в крови.
Неприятные ощущения такой неприятной теплоты пугали Настю, но пальцы продолжали искать. Она не была сильна в познаниях медицины, но понимала, что пробитая печень может быть смертельно-опасным ранением. Наконец что-то твердое попалось указательному пальцу. «Боже, как же глубоко», – подумала она и попыталась ухватить пулю.
Странно, но она даже не успела разглядеть лицо человека, что лежал перед ней. Широкая мужская спина, вся запачканная кровью, видимо, принадлежала мужчине, который немало работал в своей жизни. Немудрено: в партизаны шли местные жители Брянщины, а почти все они были простыми деревенскими рабочими мужиками. Когда наконец вторая рана была промыта теплой водой, затем самогоном, а Таня собралась ее зашивать, Настя обошла парня и присела около его лица. Надо сказать, вторую рану Татьяне зашить не удалось: все-таки плохо девке стало, ноги подкашивались.
– Давай, я закончу, – сказала Светлана и забрала у Тани иглу. – Обмой руки в тазу и иди на свежий воздух.
Пока Света зашивала, баба Феня мазала мазью собственного приготовления первую, уже зашитую рану, Настя смотрела на лицо парня: молодой, не старше годов двадцати пяти, светло-русые, давно не стриженые волосы и сильно заросшая рыжая щетина на лице, прямой нос и широкие скулы. Время шло, а она не могла оторвать от него глаз, пока, вдруг, он не раскрыл свои, ярко-голубые.
– Ты кто? – невнятно спросил он и тут же сморщился от боли. – Я умер?
– Ты спишь, – ответила девушка и пристально уставилась на него своими карими глазами, из которых потекли слезы.