– Рано об очаге говорить, Ягарья Павловна…
– А потом поздно будет, – отрезала Ягарья. – Ты девушка прямая, не особо скромная. И это хорошо. Лучше так, чем обманывать меня, а в мечтах своих строить планы на будущее. Но нет у тебя с ним будущего. И быть не может. Или сама сгинешь, или его погубишь. К тому же время сейчас не спокойное. Не до любви.
– Ты запретишь мне ухаживать за ним?
– Нет. У нас хоть и не такое поселение, как Гобики или любая другая деревня, но и не монастырь. Все вы здесь свободны и вправе выбирать, как жить дальше. Я не могу от тебя требовать, чтобы ты принесла в жертву себя, как женщину. Как это сделала я… Но, Настенька, – Ягарья остановилась, встала напротив Насти и положила руки на ее плечи, – ты очень сильная и умная девушка, ты образованная и, кто знает, может тебе суждено встать после меня…
– Ты что-то знаешь? – спросила девушка.
– Нет, но чувствую, – честно ответила Ягарья. – Не все наши войну переживут. И это неудивительно. И бояться этого не надо. Люди русские гибнут каждую минуту. Смерть, как огромная черная птица, нависла над всей Россией, над всем Советским Союзом, над Родиной нашей… И все, кто под тень ее крыл попадает, умирает… Чего уж там: наши несколько домов – ничто в сравнении с городами, которым куда тяжелее приходится. Баба Феня еще несколько лет назад сказала мне, что мой любимый Санкт-Петербург, что нынче Ленинградом зовется, будет медленно умирать с голоду. Тогда я подумала, что Филипповна на старости лет из ума стала выживать, а теперь вижу, что из ума я выжила, раз не поверила ей. Да и вообще, не дай Бог ведьме сильной из ума выжить: не далеко и до греха, – Ягарья натянуто улыбнулась. – Но речь не о том. Настя. Ты девка серьезная, поэтому слушай меня, не спорь и мотай на ус. Когда не станет меня, – Настя хотела было возразить, но Ягарья остановила ее поднятой рукой, – когда не станет меня, – повторила она, – пока война идет, ничего не меняй. Может, Степановна будет возмущаться, может еще кто. Никитичну я предупредила. Пойдут разговоры о том, что ты здесь недавно, а они – всю жизнь, почитай. Но стой на своем, не слушай никого. Сплетни будут, болтовня будет, на то мы и бабы. Справишься. А вот насчет Павла… Тут, девка, будь осторожна. К тому же имей ввиду, сейчас все девчата на него глаз положат. Невидаль! – Ягарья рассмеялась. – Вон, Машка, дочь Антонины, всего двенадцать лет отроду, а уже на Ванюшу нашего поглядывает. Мужчины здесь – в диковинку. Но не к добру…
– Я тебя услышала, Ягарья Павловна, – сказала Настя, – спасибо за заботу и доверие. Спорить и возражать не буду ни в чем, все приму во внимание. Но ты же знаешь, что все равно делать буду по-своему, правда?
– Правда, – согласилась Павловна, – потому и хочу, чтобы ты встала после меня.
Суетились все в усадьбе, предчувствие нехорошее, что у Ягарьи было, и на остальных переложилось. Каждая знала, что что-то грядет неладное. А чего дивиться? Время не спокойное. Война.
Настя ухаживала за Павлом, который медленно, но шел на поправку, не без Татьяниной помощи. Притягивало ее к парню, словно это он чарами обладал, а не она. Когда боли у него сильные были, сон на него глубокий наводила, а сама сидела рядышком часами и книги читала, благо их у Павловны была полная библиотека.
Ваня во всем помогал, да и сам частенько наедине с раненым оставался: все расспрашивал его о войне да о деле партизан. А Настя в то время с Сашей маленьким играла, учила его карандаш в руке держать.
Прошло с полмесяца, когда Настя поняла окончательно, что не хочет и не может отпускать Пашу. Полюбила она его крепко. Не знала, любил ли он ее, но она этого желала всем сердцем. Рассказал ей Павел о жизни своей, о том, что жил под Брянском в маленькой деревушке вместе с матерью и тремя младшими сестрами. Батька его помер аккурат перед началом войны, так что парню надо было не о своей жизни думать, а о матери да о сестрах, которые теперь под руководством немцев проклятых живут.
– Большие города под гнетом вражеским гнутся, куда уж нашим деревням в глубинке выстоять, – говорил он.
– Мы же выстояли, – ответила Настя.
– И я до сих пор в толк взять не могу: как?
– Благодаря Господу Богу да стараниям Ягарьи Павловны, – скромно ответила девушка.
– Имя у нее странное такое: Ягарья, – снова удивился Паша. – Кому ж в голову взбредет так свою дочку-то назвать?
– А я бы и назвала, – сказала Настасья. – Ни имя делает человека тем, кто он есть, ни фамилия, ни происхождение, а дела его. Ягарью Павловну местная деревенщина за спиной бабой Ягой называет, а она – очень добрая женщина. Она многих детишек из Гобиков спасла, и теперь они здесь среди нас живут. Как и Ваня…