— Нет, не верю! — Теперь и я смотрел в упор, твердо, даже дерзко в черные монгольские глаза парторга. — И никогда не верил!
— А это? — Старшина кивнул на иконку. — Давно носишь с собой?
— С Речицы, — ответил я, стараясь быть спокойным, а сам видел, как пальцы мои дрожали.
— Как, с Речицы? — удивился парторг.
— Очень просто — с Речицы, где мы весной стояли на коротком отдыхе.
— А-а, — протянул старшина. — Видел, видел я их в Речице. На центральной улице ими торговали, за пятерку штука.
— Может быть, и за пятерку штука, но я ее не покупал, — ответил я, зная, что следующим вопросом будет: «А как она попала к тебе?» И я не ошибся.
— А как же она легла в твоем левом нагрудном кармане рядом с комсомольским билетом и рекомендацией в партию? — В словах парторга, в тоне проскальзывала язвинка.
— Если желаете — расскажу, — предложил я.
— Очень интересно. Я должен это знать.
В эту минуту я твердо верил, что старшина должен знать историю иконки и того, как она очутилась на лопухе рядом с комсомольским билетом.
И я начал рассказывать. Рассказывал долго, подробно, с некоторыми уточнениями, которые были ответами на вопросы парторга. Мы уже искурили полпачки папирос, а я все рассказывал. Оказывается, в день выступления бригады из Речицы наш парторг стоял с командиром дивизиона у головной машины и отлично видел, как бабка Василиса с горшком горячей картошки под шалью подбежала к майору и попросила разрешения накормить бульбой двух солдатиков, что были у нее три недели на постое. Майор разрешил. А потом все они видели, как старушка остановилась у шестой машины по ходу колонны, откуда выскочили сержант Вахрушев и я, как мы на глазах у всего дивизиона, стоя, обжигаясь тушеной картошкой с салом и дуя на нее, проворно работали своими неразлучными солдатскими ложками. Рассказал я и о том, как бабка извела весь свой лен на лечение фурункулов сержанта Вахрушева. Парторг слушал меня внимательно. А когда я закончил, он вздохнул и спросил:
— А когда, в какой момент старушка подарила вам иконки?
Я и на это ответил правду:
— В тот самый момент, когда прозвучала команда «марш!». Она сунула нам вот эти тряпицы, в которые было что-то завернуто, и сказала, что здесь завернут ее адрес. А когда после артподготовки мы отошли дивизионом в лесок, то узнали, что за подарки нам вручила старушка.
— Ну и как Вахрушев? Бросил ее или будет носить с собой? — спросил старшина.
— Он хочет ее сохранить, как память.
— А ты? — полюбопытствовал парторг.
— Что я?
— Будешь носить эту иконку на груди как охранную ладанку?
— Вот об этом как раз я сегодня, когда вы дали мне рекомендацию в партию, хотел с вами посоветоваться.
— Правду говоришь? Хотел посоветоваться? — наступал парторг.
— Да, я хотел посоветоваться, — твердо ответил я.
— Тогда послушай мой совет. — Старшина снова закурил и, глубоко затягиваясь, задумался. — Этот образок оставь у себя. Если ты не веришь в бога, но хочешь сохранить навсегда память о хорошем человеке, с кем тебя столкнула жизнь, — оставь… Хорошо, что ты рассказал мне подробно о старушке. Я ведь и сам, своими глазами видел, как бабка у колонны боевых машин на глазах всего дивизиона кормила вас бульбой. Такое не забывается. Только сделай так, чтобы в батарее об этом сувенире не знали. Не так поймут. Понял меня? — взгляд старшины объяснил мне многое.
— Понял вас. И обещаю вам это, — в душе обрадовался я.
Парторг замолк, и мы несколько минут сидели молча. Наконец я решился спросить о том, чего я больше всего боялся. Кивнув головой на лист лопуха, на котором лежала рекомендация, я сказал:
— А это?..
— Что это? — строго спросил парторг, и в его черных монгольских глазах сверкнула суровость.
— Рекомендация?
— Какое она имеет отношение к тому, что в твоем кармане лежит памятный сувенир войны?
Я бережно свернул вчетверо уже просохший и слегка покоробившийся листок рекомендации и положил в комсомольский билет. Иконку, красноармейскую книжку и письма из дома завернул в чистенькую холщовую тряпицу бабки Василисы. Все это я сделал на глазах парторга, не торопясь.
В этот же вечер, после восьми часов, я зашел к нему в палатку и оставил заявление о приеме в партию, его рекомендацию и характеристику от бюро комсомольской организации дивизиона.
…Вал войны покатился дальше. На подступах к Варшаве погиб командир нашего дивизиона гвардии майор Шпигель. Вражеский снаряд угодил в одну из заряженных боевых машин перед самым залпом в тот момент, когда майор поднял руку, чтобы дать команду «Огонь!». Но мертвые уста уже не произнесли этой команды.