Бернард отвернулся от окна, потому что почувствовал, что на него смотрят и ждут от него ответа. Краем уха он все время слушал учителя, говорившего о просторах, перспективах и всяком таком, но мысленную связь с ним потерял, в чем и был сейчас уличен. «Повнимательнее, Кэмпбел», - сказал старый мистер Гронк, носивший черные усы и небольшую бородку на своем смуглом и довольно свежем лице. Роста он был чуть ниже среднего и худощав, но стоял всегда прямо и ровно, с какою-то гордостью в осанке.
Бернард еле заметно кивнул и, бросив на учителя исподлобья немного отрешенный взгляд, попытался сосредоточиться, будто прислушиваясь к какому-то тихому звуку. Его взгляд уперся в спину впереди сидящему, выражение лица застыло, как бывает в глубокой, отвлеченной задумчивости, сам не замечая, он машинально начал шевелить пуговицу на рубашке, а в голове его один за другим стали возникать образы и картины. Появляясь из маленького зародыша, одной какой-нибудь маленькой мысли, они, по мере того как мистер Гронк рассказывал своим приятным, далеким басом, становились все более детальными, красочными, полными и понятными.
Бернарду всегда нравилось, как мистер Гронк объяснял физику или математику, особенно математику. Но сейчас старый учитель занимался делом, совсем ему не свойственным. Он пытался объяснить ученикам, как важно выбрать верную профессию, какую радость приносит плодотворный труд и как много это значит для всех. И нельзя сказать, чтобы у него это совсем не получалось или выходило как-то не так, как надо, но все же это было не то. Его представление о том, как два ядра водорода, сталкиваясь с огромной скоростью, образуют ядро гелия с выделением солидного количества энергии, как бесчисленное множество таких реакций заставляет звезды светиться, было намного интереснее, красочнее и волновало мысли Бернарда гораздо больше, чем его теперешние картины того, как неизвестный ученый астроном, стоя рядом с таким же неизвестным и сложным прибором, открывает вдруг какой-то невнятный, но чрезвычайно глобальный закон природы, который неизвестным образом и почти сразу же переворачивает жизнь всего человечества, делает ее лучше и прекраснее.
Блокнот рИфленной бумаги, способной улавливать и сохранять форму рифл-колебаний, возникающих в мозгу человека при написании или рисовании, лежал перед Бернардом на столе и был совершенно пуст. «Такого скучного занятия, наверное, еще никогда не было», - думал он про себя и вздыхал, то и дело снова поворачиваясь к окну.
Бернард опять начал скучать, водить глазами по классу, пропуская целые куски того, о чем думал мистер Гронк. Бернард понимал, что последний урок перед выпускным наверное и должен быть таким, но почему бы не пригласить на него какого-нибудь ученого, действительно открывшего что-нибудь, известного, чтобы он поделился своими ощущениями, мыслями. «Наверное, потому что тогда многие захотят выбрать стезю именно этого ученого, не имея к этому особых талантов», - подумал Бернард и поворотился к окну окончательно.
Прозвенел звонок, Бернарду в сотый раз подумалось, что в древних пещерных школах, где неандертальцев обучали привязывать булыжник к кривой палке, должно быть тоже в конце урока звенел звонок. Мистер Гронк пожелал всем удачи и как всегда, только теперь уже в последний раз, слегка поклонился в знак того, что он закончил, и все могут идти. Мистер Гронк с большим уважением и всегда как к равным относился к своим ученикам, хотя и был старше каждого из них раз в пять. Некоторое время он провожал их глазами с печальным выражением, потом опустил голову и, задумавшись, подошел к окну. Небо над городом начинало светлеть, тучи снесло ветром дальше на север и дождя уже не было, через полчаса, а может и того меньше должно было разгуляться совсем. Как и всегда по субботам.
Время было обеденное, и по окончании последнего урока почти все потянулись в столовую. Взяв два куска слоеного, шоколадного пирога и стакан черного некрепкого чаю, Бернард прошел к столу, где Марк что-то рассказывал Ирис. Усаживаясь, Бернард захватил только конец последней фразы: «...здравствуй, Мама, как давно я тебя не видел!» - и обрывок передаваемой при этом мысли: какой-то человек, то ли смеясь, то ли плача, стоит на коленях перед открытой на лестничную клетку дверью, а перед ним на пороге стоит робот-разносчик из пиццерии и, слушая это человеческое восклицание, бесстрастно смотрит на него сверху вниз. Ирис тут же залилась негромким хохотом, Бернард тоже засмеялся вслед за ней.