Уже поднимаясь в лифте, он представлял, как не даст ей сказать ни слова, как они даже не закроют дверь. Он схватит ее, заткнет рот поцелуем, подхватит на руки и понесет в спальню. И только там, в любовному бреду, почти в сумасшествии, которое она так любит, он шепнет ей, что соскучился. Все вышло в точности так.
Утром Гарет сквозь еще не слетевший сон почувствовал запах жаренного бекона и сведенную под одеялом ногу. Он знал, что Тельма сама готовит ему завтрак, ей очень нравилось это занятие. «Можно подумать, она готовит лучше робота. Лучше бы накрасилась», - с легким утренним раздражением подумал Гарет, рукой вытягивая ногу за большой палец и морщась от боли. Взяв что-то из кармана брюк, одев трусы и небрежно поправив перед зеркалом пряди растрепанных светлых волос, Гарет вышел на кухню и сел за стол.
- Сейчас, уже готово, - сказала она и улыбнулась Гарету. Он тоже сонно повел краешком губы в ответ.
Тельма являла собой довольно редкий сейчас тип женщины, которая в двадцать восемь выглядит на сорок и без пластической операции не может с этим ничего поделать. Если бы Тельма не была так привержена всему натуральному и естественному, что доходило у нее порой чуть не до невроза, она уже давно бы, наверное, сделала себе такую операцию, и возможно жизнь ее изменилась бы в лучшую сторону. Но она этого не делала и потому в теперешнее время красоты и здоровья являла собой человека внешне не очень привлекательного. У нее были бледные глаза с морщинками в уголках, тонкий сухой нос, тонкие губы и выдающийся округлый подбородок, отчего ее рот напоминал рот щелкунчика, а все лицо принимало несколько старушечье выражение.
Гарет сидел за столом и смотрел в большое окно на просыпающийся под лучами утреннего солнца город, на утреннюю Тельму ему смотреть не хотелось. Он испытывал какое-то смутное, приятное и в то же время отталкивающее ощущение, какое, наверное, испытывает шахтер, выполнивший свою черную и трудную работу, чувствуя удовлетворение от результата труда, но не от его грязного процесса.
Когда Тельма подала на стол завтрак, Гарет молча положил перед ней на стол маленький конвертик. Тельма быстро взяла его и убрала в халат, еле слышно сказав что-то вроде «угу». Гарет не знал, догадывается ли она зачем все это нужно, ему все-таки казалось, что догадывается. Тельма обладала довольно живым и проницательным умом, она и вправду смутно догадывалась о чем-то, чем-то неопределенном и нехорошем, чего она не знала и не хотела знать. Точно так же она не хотела знать, что потеряла голову, что Гарет околдовал ее, задурманил и почти поработил. Гарет же знал и чувствовал это точно и наверняка.
Только к обеду Тельма вернулась на саммит в Ганди, как раз к тому моменту, когда в торжественной обстановке открывали достроенный наконец айбоверс. Присутствовало даже несколько трайбов. Тельма пробыла там с полчаса и незаметно улизнула задолго до конца церемонии, чтобы спокойно пообедать в каком-нибудь тихом месте, ей почему-то ужасно хотелось есть, и пробежаться по магазинам - не меньше чем есть, ей хотелось какого-нибудь нового платья, обязательно голубого или синего, а дела подождут.
После всех этих дел, она вернулась в мэрию, где собственно и проходил саммит, чтобы сделать кое-какие не сделанные утром дела. Многие ее коллеги заметили, что у Тельмы в последнее время появились проблемы со здоровьем, и она частенько стала опаздывать по утрам из-за всевозможных хворей.
Быстро шагая по коридору мэрии в отведенный ей кабинет, Тельма вспомнила о записке, переданной Гаретом. Она достала ее из кармана приталенного пиджачка и стала читать на ходу. Записки, посылаемые профессором, писались на рифленой бумаге и были зашифрованы простым и надежным шифром. Когда пишешь на рифленой бумаге, она улавливает рифл-колебания, возникающие у человека при письме и сохраняет их. Любой человек, читающий такое письмо, в свою очередь, также чувствует эти колебания и представляет то, о чем думал автор, когда писал. С помощь определенных тренировок можно научиться писать об одном, скажем, о бурении скважины, а думать при этом совершенно о другом, например, о полетах в космос. Тогда любой человек, читая записку о бурении скважины, будет представлять в своем воображении межзвездные перелеты. Если с такой записки стереть текст (или напечатать какой-нибудь другой), то понять, что же там записано на рифл, не зная исходного текста, будет невозможно. На этом же принципе было основано и шифрование записок от профессора.