Когда человеческая жизнь удлиняется в несколько раз, когда люди не особенно дорожат своим телом, надеясь на то, что почти любая его часть может быть заменена искусственно выращенной, когда число рождений в точности равно числу смертей, эти, такие редкие, рождения и смерти приносят в разы больше счастья, и в разы больше горя.
Дня четыре кряду Бернард почти неотлучно был рядом с Одиоком. Через два дня Одиок стал разговаривать и с ним, сначала тихо и немного, одним каким-нибудь словом, но чем больше проходило времени, тем все содержательнее становились их разговоры. Бернард всегда старался заговорить о чем-нибудь таком, что никак не могло вывести на отца Одиока, он продумывал реплики за себя и Ода на несколько шагов вперед и, к своей чести, нередко угадывал. Одиок тихим голосом, тягостно и отвлеченно, но в то же время как будто бы и благодушно, поддерживал такие разговоры, но иногда вдруг неожиданно, как нарочно, поворачивал разговор так и в таком месте, что выходило точно на его отца, хотя, по расчетам Бернарда, уж здесь-то никак не могло выйти. Бернард был готов побиться об заклад и поручиться хоть чем, что Одиок делает это специально, он издевается над ним! На четвертый день Бернард не выдержал, сказал Оду, что он может рассчитывать на него в любое время и в любой ситуации, но находиться здесь у него больше нет сил. В ответ Одиок с каким-то чувством, но по-прежнему внутренне безучастно и с тяжестью во взгляде, поблагодарил Бернарда и проводил его к выходу. По дороге домой Бернарда осенило и он, наверное, тысячу раз обругал себя, что не догадался уйти раньше. После этого они не виделись и вообще не разговаривали с Одом почти месяц.
У Одиока между тем как-то незаметно, само собой обнаружилась странная и болезненная боязнь грязных рук. Он часто мыл свои и без того чистые руки, насухо вытирал их полотенцем, а минут через двадцать мыл снова. Можно было заметить даже, что Одиок вообще старается держать руки в карманах или за спиной, где их не видно. Сам Од, конечно, заметил в себе такую перемену, но не посчитал ее за что-то важное, требующее вмешательства. Привычка эта быстро укоренилась и стала обыденной, и для самого Ода почти незаметной.
Одиок вообще довольно-таки сильно изменился. Временами он бывал рассеян и невнимателен, что раньше с ним случалось редко. Природная общительность и жизнерадостность не то чтобы исчезли совсем, но заметно потускнели, как и его глаза. Взгляд Одиока был теперь несколько тяжелый и отстраненный, словно за ним скрывался двухсотлетний, мудрый, проживший сложную жизнь человек, а не двадцатилетний юноша, который еще ничего и не видел.
Спустя дней семь-восемь, когда все более или менее устоялось и вошло хоть в какое-то обыденное русло, Одиок вспомнил-таки о тех вещах, которые извлек из кармана отца после самой его смерти. За всей этой суетой, похоронами он как-то и забыл совсем о них, и все это время они пролежали у него в шкафчике. Он бросил их туда сразу, как только зашел в дом в тот день. Он даже хотел их сразу выбросить в мусор, чтобы никогда больше не иметь со всем этим ничего общего, но что-то тогда его остановило.
Сидя на диване и рассматривая записку и голубую таблетку в пакетике, Одиок уже начинал понимать, что же именно его тогда остановило. Наверное, еще лежа на полу там в коридоре и сжимая в руке эти две странные вещи, сам того не понимая, он чувствовал, что это, может быть, единственная зацепка, способная помочь в поиске убийцы отца.
Теперь же, обдумывая все это холодной головой, он все больше и больше отдалялся от одной мысли, еще совсем недавно носившейся в его голове, когда он вспомнил о блюстре и записке. Отнести все это в полицию сейчас было бы опрометчиво, и, как это ни странно, одновременно поздно и преждевременно. Поздно, потому что прошло уже больше недели и все горячие следы остыли и даже испарились совсем. Преждевременным Одиок считал это из-за неизвестности, которую таили в себе эти две вещицы. Не смогут ли они повредить отцу? Даже после его смерти - не очернят ли они его репутацию. Одиок больше всего боялся этого и даже не хотел думать о том, что у отца, возможно, была какая-то другая, неизвестная жизнь, далеко не такая справедливая, красивая и честная, как та, которую он знал. В таком случае это могло бы навредить не только отцу, но и ему с матерью. Впрочем, за себя он не особенно беспокоился. Неплохо было бы выяснить, что представляют собой эти вещи, зачем они и откуда взялись, прежде чем относить их в полицию. В этот вечер самые нехорошие и какие-то страшные мысли посещали Одиока, и сна почти всю ночь не было.