- Так у меня не только апельсины бывают, много и дурного, просто я на нем не акцентируюсь, - сказал Бернард. - Сейчас вот обезьяну какую-то видел с зонтом. Неужто у вас ничего хорошего не бывает?
- Ну ко мне иногда дед приходит, - сказал Одиок. - Не знаю только, хорошо это или нет. Он, кстати, на этой игле летает, так что мы совсем недалеко от него. Может это быть связано?
- Чертовщина какая-то, - сказал Гарет, представив одновременно грузовой отсек ксилокопа закрытым, но ничего не произошло, тогда он представил снова, со второго раза тот начал закрываться. - Никогда бы не подумал, что есть вещи, которых мы не можем объяснить даже приблизительно. Я уже как-то уверовал в наше всесилие, - улыбнулся он. - Ни пространство, ни время не властны над нами, а тут какие-то глюки, обидно даже как-то...
Через восемь часов крыло, направлявшееся к «Лесному ореху», высадило их ксилокоп на астероиде, казавшемся издалека не больше камешка, особенно в сравнении с планетой. В длину он не превышал двухсот километров, а в ширину - ста пятидесяти. Двояковогнутая дисковидная форма делала его похожим на окаменевший, слегка вытянутый эритроцит древнего космического чудовища невероятных размеров. Возможно, оно было настолько массивно, что в конце концов, мотаясь по вселенной и прикорнув однажды невдалеке от теплого бока голубого гиганта, нечаянно сколапсировало в черную дыру и начало исподволь поглощать свою гостеприимную звезду.
- Мне кажется от каждого моего шага он чуть-чуть подается, - сказал Гарет, выбираясь из ксилокопа и невесомо ступая по каменистой поверхности, на спине его, как и у других трайбов, попыхивал струйками светящихся ионов индивидуальный летательный аппарат.
- Мне тоже так кажется, - засмеялся Стефан. - Может нам надо было зайти с разных сторон для...
Голос Стефана вдруг оборвался, трайбы разом оглянулись на него: Стефан был на месте. Но никто из них не мог ничего сказать, рифл куда-то исчез, или это они все разом разучились на нем говорить. Одиок, шевеля губами, словно немой, изобразил: «Вот тебе и кирпич», - и развел руками. Без рифла ни о каких исследованиях грунта и всего остального не могло быть и речи, так же как о наблюдении того, чем заняты разведгруппы, как надеялся на это Гарет. На совещании немых черных фигур, которые с трудом понимали движения черных губ друг друга, было решено облететь астероид и изучить его хотя бы визуально.
Пятеро трайбов привычным клином в непривычной тишине только своих мыслей летели впереди, чуть позади них вел ксилокоп Бернард. «Насколько беспомощны мы без рифла», - думал он, проплывая над скалистым обрывом. Ксилокоп он вел на ручном управлении, как тогда, в первый раз на Корионе. Эта мысль вызывала в нем беспричинную по своей сути тревогу и горечь, и он отогнал ее от себя, рассматривая срез породы впереди, что-то в нем показалось ему странным. Он по привычке захотел сказать об этом, представил этот срез готовым для передачи, но ничего не вышло, словно он был один во всей вселенной и передавать его было просто некому.
Но он не был один, тут был еще кто-то, непонятно где, как будто за углом. Он заглядывал за угол, но там никого не оказывалось, он заглядывал за следующий, там тоже было пусто, в этих джунглях тысячи, миллионы углов и за каждым из них никого нет, он знал это, и ему вдруг захотелось прекратить заглядывать, да и вообще прекратить лететь, отпустить лиану и не взять новую. Бессмысленно. Даже если он кого-то найдет, это тоже не имеет никакого смысла. Но он все-таки почему-то летел. «Обязательно надо лететь, если умеешь летать?» - спрашивал он себя и не знал, что ответить. Геометрические джунгли расстилались и возвышались над ним: тут лиственная пирамида, там куб с отсеченными вершинами весь в орехах и лопухах, вот он огибает наклонную призму с густой кроной - и никого за ней в тысячный раз. Какие они все одинаковые эти фигуры... и как они ничтожны по сравнению с ее фигурой...
«Откуда она взялась, это я ее нашел или она меня? Или это мы нашли...» - думал Бернард. Она была так красива в бежевой шелковой мантии, так хрупка и невесома, что, казалось, парила. Бернард спустился к ней, она ему улыбнулась. Улыбнулся он в ответ или нет, он не знал. Он бы и захотел улыбнуться, но не знал, как захотеть, он был слишком тверд, чтобы хотеть. А она была слишком мягка для него, они такие разные. Хотя они и думают, может быть, об одном и том же, но как же по-разному. Он - холодно и расчетливо, она - пылко и страстно, но так глупо и недальновидно, в отличие от него, который видит далеко и почти насквозь всю безысходность их связи. У них нет будущего вместе, они слишком разные. Но самое страшное, что у него нет желания, того огня, который есть в ней. Она полна желаний и стремлений, несуразных, может быть даже глупых, но она не отступится от них, когда он даже не знает, чего ему хочется и хочется ли вообще чего-нибудь. Он пуст, а она полна? Или же наоборот? Или же он умен, а она глупа? Или снова наоборот? Да кто в этом разберется... Сейчас он был гусеницей, а она - бабочкой... или же наоборот?! И куда они идут, то ли взявшись за руки, то ли перестав обниматься и лишь боясь разорвать ту последнюю ниточку, которая их связывает? Когда-то он точно был бабочкой, он помнил, а она... А потом они поменялись, и скоро поменяются снова, а потом еще. И сколько это будет продолжаться известно, по обыкновению, только тому, кто ничего не знает.