Затем, уже собираясь отложить телефон, я заметил фотографию парня, словно сошедшего со страниц модного журнала, двадцати с небольшим лет, который обнимал ее. Оба широко улыбались. Я почувствовал, как мои волосы на затылке встали дыбом. Пульс участился. И я поспешно пролистал другие фотографии, пока не нашел еще одну с парнем с булочкой. Он снимал на камеру. Снимал Харпер и Софи. А потом игриво целовал Софи в губы, да еще как! Ревность подняла свою уродливую голову, и у меня возникло острое желание разбить ему лицо. Сделать так, чтобы в ближайшее время он ни с кем не мог целоваться. Я весь был напряжен и чувствовал, как мое кровяное давление повышалось. Вдыхая и выдыхая через нос, как советовал мой психиатр, я заставил себя успокоиться, прежде чем у меня случился сердечный приступ. Наверное, я сделал поспешные выводы. Может, это парень чешуйчатой или их общий друг. Или брат Софи, хотя она совсем не была похожа на этого отмороженного придурка.
Уже собирался начать допытываться дальше — Господи, я оказался конченым сталкером! — как зазвонил телефон. Я отправил звонок на голосовую почту, затем прослушал. Женский обеспокоенный голос.
— Дорогая, о пожаре говорят во всех новостях. Мы с папой очень волнуемся за тебя. Пожалуйста, позвони нам как можно скорее!
Мать Софи.
Чертова Харпер. Держу пари, она так и не связалась с родными Софи. Я думал перезвонить им, чтобы успокоить их, но звонок незнакомого мужчины с ее телефона мог быть воспринят неправильно. Вместо этого, притворившись ею, я написал им сообщение.
Софи: Со мной все в порядке. Осталась у подруги. Позвоню вам завтра. Xo
Ответ пришел мгновенно.
Мама Софи: Слава богу! Не могу дождаться твоего звонка. Мы тебя очень любим! ♥
Я рассеянно просмотрел еще несколько фотографий — и попал на одну, где Софи с родителями праздновала день рождения. Удивительно, как мобильный телефон мог стать ключом к познанию человека. Людей в их жизни. Их интересов. Их страстей. Их желаний. Их повседневной деятельности. Даже их чувства юмора. Я так много узнал о Софи. Она действительно оказалась талантливым художником, потрясающим фотографом, хорошим другом (особенно если смогла терпеть эту Харпер), и она выросла в любящей семье. И, возможно, у нее был парень. При этой мысли мои мышцы снова напряглись, и я услышал, как зарычал. Святой Иисус. Она превратила меня в дикого зверя — на расстоянии одного вдоха от появления пены у рта. Собравшись с силами, я взглянул на очередное селфи. Ее губы были сложены бантиком, словно Софи посылала мне поцелуй. К черту ее парня или кто он там ей был. Желание увидеть ее пробрало меня до костей.
Не в силах сопротивляться, я пошел по коридору и тихонько постучал в ее дверь. Она была закрыта, но ответа не последовало. Я постучал снова, чуть сильнее. По-прежнему никакого ответа. С сомнением я повернул ручку и обнаружил, что она — не заперта. Потом тихонько открыл дверь и на цыпочках пробрался внутрь, как заправский грабитель, который незаметно взламывал двери. Софи крепко спала на спине в кровати с балдахином, пушистое одеяло было скинуто до щиколоток. Она утонула в моей черной рубашке, которая оказалась настолько ей велика, что свисала с ее рук и доходила до колен. Одно из них было заклеено пластырем. Как напоминание о том, какая она — нежная и хрупкая. Напоминание о том, как близко я был к тому, чтобы поцеловать ее, стоя под дождем. Волосы все еще связаны шарфом с бабочками, который я купил ей. Софи выглядела прекрасно и так спокойно для человека, который столько пережил. Ее мягкое дыхание было равномерным, взлеты и падения ее груди гипнотизировали меня. Эти восхитительные груди! Дерзкие соски, торчащие под шелком рубашки. Не знаю, как долго я смотрел на нее, когда она зашевелилась.
Софи пробормотала мое имя. Так тихо-тихо, но я услышал его.
Подойдя ближе к кровати, я поднял одеяло, чтобы укрыть ее. Затем наклонился и целомудренно поцеловал в лоб. Тепло ее кожи проникло в мои губы. Опалило их. Обожгло их. Мне захотелось зацеловать ее лицо. Везде. Ее веки, нос, щеки, губы. Не в силах оторваться от нее, я провел губами по тонкой колонне ее шеи и припал ртом к впадинке между ключицами. Обвел губами ее подвеску-бабочку. Я впитывал ее вкус, прежде чем языком спустился ниже к ее груди, остановив себя в последний момент, перед тем, как голодным ртом найти ее грудь и овладеть ею. Я представил себе, как распахиваю ночную рубашку и беру в рот ее розовые соски, сосу и покусываю их, пока она не закричала бы от желания. Умоляя о большем. Крича для меня.
Борясь со своим возбуждением, я отстранился. Мое дыхание стало поверхностным. Я отошел назад, один нерешительный шаг за другим, не сводя с нее взгляда.
В этой постели спал только один человек.
И она так сильно напоминала мне ее.
Мой психиатр однажды рассказал мне о десяти самых разрушительных жизненных событиях, по мнению гения неврологии, с которым он учился. Номер один: Смерть любимого человека. Особенно супруга или ребенка. Я не мог с этим поспорить. Номер два: Тяжелая болезнь. Моя мать была тому свидетельством. Номер три: Развод. Откуда мне было знать. Среди других — Выход на пенсию и Потеря работы. Даже Рождество попало в расширенный список. Но не пожар. Но судя по поведению Софи, эти подражатели Фрейду явно пропустили один из них. С тех пор как ее дом был разрушен пожаром, она не покидала гостевую комнату. Мадам Дюбуа сказала мне, что девушка много спала, и у нее был жар. Моим первым побуждением было позвонить врачу, но женщина, которой я доверил бы свою жизнь, сказала, что в этом нет необходимости. Сонливость и жар часто сопровождали психологическую травму. Моя начальница штаба присматривала за ней и была достаточно добра, чтобы помочь купить ей основную одежду и предметы первой необходимости, такие как пижама, шампунь и зубная паста. Она также следила за тем, чтобы Софи ела, принося ей на обед куриный суп из местного еврейского гастронома. Почти не притрагиваясь к другим блюдам, моя Бабочка обычно съедала его целую миску. По крайней мере, она хоть что-то ела.
Софи отказывалась меня видеть. Я очень беспокоился о ней и скучал по ее присутствию, но компенсировал это тем, что проводил долгие дни за работой в своем кабинете. Творил коллекцию бабочек, на создание которой она меня вдохновила. Делал наброски и редактировал. Удалял и расширял. Прежде чем вернуть ей телефон, я распечатал несколько фотографий бабочек, сделанных ею, а также ее картин, и прикрепил их на доску вдохновения. Среди них — Голубой Морфо, над которым она говорила мне, что работала. Я также держал рядом пресс-папье «Луна», которое она мне купила, чтобы оно всегда было в поле моего зрения, где бы ни я находился.
Наконец, на четвертый день, когда я делал наброски за своим столом, Софи снова впорхнула в мою жизнь. Неуверенно. Как бабочка, только вылупившаяся из своей куколки, она медленно протискивалась через дверь в мой кабинет. Меня пронзил шок. В отличие от яркой бабочки, которой она была всего несколько дней назад, Софи выглядела увядшей и исхудавшей. Ее глаза запали, и она потеряла много веса — то, чего не могла себе позволить. Розовый оттенок исчез из ее медово-коричневых волос.
Софи была одета в тот же наряд, что и в музее, правда мой шарф с бабочками повязала вокруг головы как бандану. Она поправила рюкзак на плечах. Интересно, зачем девушка его принесла?