— Налей-ка мне винца, — приказала она Сашку, устраиваясь в кресле поудобнее. — Башка что-то разболелась от телевизора.
— Опять? — насмешливо спросил он. — Ты же вчера еле приползла со своей гребаной тусовки. Чего ты туда ходишь? Чтоб тебя не забыли? Так надо работать больше, а не пить, мать.
— Какая я тебе мать? — обиделась Груня. — Я всего на год старше тебя, нахал.
— Хорошо, — вздохнул любящий Груню Сашок, — Будем считать — на год. Но выступать-то ты почему не хочешь?
— Перед колхозниками на полевом стане? — язвительно ответила певица. — Перед солдатами в воинской части? Спасибо тебе, прадю-ю-ссир. Я уж лучше здесь, перед телевизором, досижу до пенсии.
— Ах, так ты меня обвиняешь в своих провалах? — понял Сашок и с силой крутанул кресло вместе с Груней, чтобы видеть ее лицо. — Давай, подруга, посчитаем. Прошлым летом ты сорвала гастроли в Сочи. Зимой на съемках «Веселого огонька» устроила скандал — подралась с мадам Банкиной. Теперь ты не хочешь ехать в провинцию.
— Вот именно, — истерично крикнула Груня. — В провинцию. Как в Америку кого послать, так я — недостойна. У меня, видишь ли, репертуар не тот. Как на «Евровидение» — голос слабоват. Как будто я товар внутреннего употребления — как обувь, не гожусь на экспорт. А я, может быть, не туфлей себя чувствую, а танком российским, самолетом, нефтью, в конце концов. Ну, уехала я из Сочи. Не захотела петь следом за Борькиной любовницей. Она — кривоногая, и потом, он их — дурочек безголосых, как перчатки меняет. А я что — клоун, каждой улыбаться. Пусть деньги платит за это.
— Дура! — в сердцах ответил Сашок. — Он бы с тобой эфиром рассчитался.
— Меня и так народ любит, — гордо ответила Груня.
— Любил, — с нажимом сказал Сашок и начал «вправлять» Груне мозги. — Потому что по телевизору видел такую певицу — Груню Лемур. У нас народ — простой, к хорошей эстраде не приученный. Мы, россияне, все больше себя специалистами по Пушкину и Лермонтову считаем. Как правильно чечетку бить, не знаем. Оттого эстраду в душе презираем и ничего в ней не понимаем. А кого показывает нам вот этот ящик, который в каждой квартире стоит в «красном» углу, того мы и любим. Могла бы уж и сама понять. Все-таки двадцать лет поешь и пляшешь.
— Нет, это невозможно, — зарыдала Груня и побежала в ванную. — Он постоянно намекает на мой возраст. Так и скажи, что разлюбил меня, — крикнула она из-за закрытой двери и, не слушая ответа Сашка — продюсера, менеджера и любовника, включила воду на всю мощь.
Через час, когда Груня наплескалась в теплой водичке, Сашок постучал в дверь.
— Анюта, — сказал он ласково. — Ну что ты, моя маленькая, решила? Насчет провинции? Поедешь?
— Поеду, — расслабленно ответила из ванной певица. — Отвяжись.
Сашок шутейно перекрестился, вытер со лба пот и пошел готовить обед.
Сестра Ксения сидела на своем посту, на своем рабочем месте — на рынке. Собирала мелочь. Иначе пожертвования покупателей рынка — добропорядочных граждан Любимска — назвать было нельзя. Сестра Ксения не обижалась, понимала — время нынче тяжелое, настоящей веры в бога у людей нет: не каждому дано понять, что не хлебом единым жив человек, но духом и верой своей. Сама она прибилась к женскому монастырю на окраине города давно — четверть века назад. Прибилась, да так и осталась в нем навсегда — ни разу с тех пор не пожалела.
Звякнула в ящичке на коленях у Ксении мелочь, сказала она: «Спаси вас господь» жалостливому прохожему, очнулась от дум. И тут же увидела Ксения большой глянцевый плакат, сию минуту приклеенный на стену молодым человеком в шортах. На минуту бог лишил ее дара речи и разума, потому что сильная волна гнева захлестнула Ксению, просто грохнула по ее душе девятым валом. Сестра замычала, как немая, и повалилась на пол, уронив с коленей деревянный ящичек со скудными пожертвованиями — его тут же подхватил выскочивший из толпы чумазый мальчишка, сиганул с ним с лестницы, побежал вдоль улицы, через дорогу. Никто не останавливал его — сестра Ксения потеряла сознание, а прохожие, снующие по рынку от прилавка к прилавку, воровства не заметили.
Очнулась она сама, поискала глазами ящичек. Не найдя, вздохнула, перекрестилась за вора — большой грех на душу взял, побрела домой, в монастырь. На плакат она больше не смотрела — чтобы опять не упасть.
На улице, недалеко от рынка, она увидела толпу. Подойдя поближе, разглядела — под колеса грузовика попал мальчишка.