Через месяц у нас все готово к побегу. Колумбиец должен ножовкой перепилить решетку. Его друг, который уже долгое время притворяется сумасшедшим, будет в ночь побега колотить по навесу и петь. Колумбиец знает, что часовой согласился на побег лишь двоих французов и предупредил, что будет стрелять, если беглецов окажется больше. Но он все же хочет попытать счастья и говорит, что будет идти вплотную ко мне, так что часовой не различит, идут два человека или один. Кложе и Матурет тянули жребий, чтобы выяснить, кто из них пойдет со мной. Идти выпало Кложе.
Пришла безлунная ночь. Сержант и двое часовых получили половинки причитающихся им ассигнаций. На этот раз мне не пришлось их резать — они были уже разрезаны. Вторые половинки полицейским отдаст жена Жозефа Деге в «Китайском баре».
Гаснет свет. Менее чем через десять минут перепилена решетка, и мы выходим из камеры. К нам присоединяется колумбиец. Я огибаю навес и бросаю канат длиной в три метра, с крюком на конце. Менее чем через три минуты я безо всякого шума оказываюсь на тропинке. Лежа на животе, жду Кложе. Непроглядная ночь. Внезапно я вижу, вернее, чувствую протянутую руку, хватаю ее и тяну к себе. Страшный шум. Проходя у навеса стены, Кложе поясом зацепился за проволоку. Я перестаю тянуть, и шум прекращается. Думая, что Кложе удалось отцепиться, принимаюсь его снова тянуть и, под грохот, с силой, вытягиваю на тропинку.
Слышатся выстрелы. Это стреляют не с нашей вышки, а с соседних. Испугавшись, мы прыгаем вниз с девятиметровой высоты, и в результате Кложе снова ломает свою правую ногу; у меня, как я узнал позже, перелом костей стопы. Колумбиец вывихнул колено. Стражники окружают нас и направляют свои ружья. Я плачу от негодования. Стражники не верят, что я не могу встать. Ползком, на коленях, под градом ударов, я вхожу в тюрьму. Кложе прыгает на одной ноге. Колумбиец тоже. Из раны на моей голове сочится кровь.
Выстрелы разбудили дона Грегорио, который, на наше счастье, дежурил в эту ночь и находился в своем кабинете. Не будь его, нас избили бы до смерти. Сильнее всех бьет меня сержант, которому я заплатил за внесение в список двух указанных мною часовых. Дон Грегорио заставляет прекратить дикое избиение, грозя тем, что отдаст стражников под суд, если кто-нибудь из нас будет серьезно ранен.
Назавтра нога Кложе снова в гипсе, а мои ноги распухли и стали величиной с голову — огромные и темно-красные от запекшейся крови. Три раза в день на них накладывают пиявки. На голове у меня шесть швов.
Один журналист написал заметку обо мне, которая заканчивалась словами: «Будем надеяться, что Франция поторопится избавить нас от своего гангстера № 1».
Жозеф и его жена приходили навестить меня. Анни спрашивает, платить ли ей сержанту и полицейским. Отдаю распоряжение платить. Они свое дело сделали, и план провалился не по их вине.
Я прогуливаюсь в инвалидной коляске, которая, вот уже неделю, служит мне и кроватью. Ноги приподняты и покоятся на полотняном ремешке, протянутом между двумя досками, которые прикреплены к боковым стенкам коляски. Это единственное положение, в котором я не испытываю адской боли. Мои огромные, разбухшие и полные запекшейся крови, ноги не могут ничего касаться. Только на пятнадцатый день мне стало немного лучше.
Сегодняшняя газета сообщает, что в конце месяца за нами придет французский корабль «Мана». Сегодня 12 октября. Осталось восемнадцать дней и пора бросать последнюю карту. Но как, со сломанными ногами?
Жозеф в отчаянии. Он говорит, что все французы из «Китайского бара» очень жалеют меня, зная, как я боролся за свободу.
Идею убить колумбийского полицейского я оставил. Я не в состоянии убить человека, который не причинил мне зла. Я думаю о том, что у него, возможно, есть отец или мать, о которых он заботится, жена, дети. Мне смешно при мысли о том, что придется искать полицейского-злодея и, к тому же, совершенно одинокого. Спрошу его, например: «Вот если я тебя убью, о тебе будет кто-нибудь жалеть?» Сегодня 13 октября, и у меня отвратительное настроение. Я должен съесть кусочек мела, который вызовет у меня желтуху. Если меня поместят в госпиталь, смогу бежать с помощью людей, которых наймет Жозеф. Назавтра, 14 октября, я желтее лимона. Дон Грегорио приходит навестить меня; я лежу в тени, развалившись в коляске и подняв ноги. Совершенно не остерегаясь, перехожу к делу:
— Получишь десять тысяч пезо, если меня поместят в больницу.
— Француз, я попытаюсь. Нет, нет, конечно, не из-за десяти тысяч пезо. Просто я страдаю, при виде твоей тщетной борьбы за свободу.
Через час после этого разговора, врач отсылает меня в тюрьму. Моя нога даже не коснулась пола больницы.
Сегодня четверг, 19 октября. Приходят Анни и жена одного корсиканца. Они принесли сигареты и несколько конфет. Их теплые слова и искренняя дружба осветили этот горький для меня день. Не могу словами передать, как помогла мне солидарность «ребят» из тюрьмы «80» и как я обязан Жозефу Деге, который рисковал свободой, помогая мне бежать.
Одно слово Анни родило в моем мозгу новую идею. Она сказала:
— Дорогой мой Бабочка, ты сделал все возможное ради достижения свободы. Судьба была жестока к тебе. Тебе остается только взорвать «80».
— А почему бы и нет? Почему бы и не взорвать эту старую тюрьму? Это будет доброй услугой колумбийцам: может быть, тогда они решат построить новую, более приличную.
Я поцеловал двух молодых прелестных женщин и простился с ними навсегда. На прощание попросил Анни:
— Пусть Жозеф придет ко мне в воскресенье.
В воскресенье, 22 октября, Жозеф был у меня.
— Жозеф, сделай для меня невозможное: пусть кто-нибудь принесет мне в четверг динамит, запал и бикфордов шнур. Я сделаю все возможное, чтобы получить дрель и три сверла.
— Что ты собираешься сделать?
— Взорву днем стену тюрьмы. Обещай пять тысяч пезо водителю такси, который согласится ждать меня на улице Меделин каждый день с 8 часов утра до 6 вечера. Если ничего не случится, он будет получать по 500 пезо в день, а если случится — получит 5000 пезо. После взрыва я доберусь до такси на спине какого-нибудь здоровяка-колумбийца, а остальное сделает водитель. Если сумеешь найти такси, пришли динамит. А если нет, то это конец. Нет больше надежды.
— Положись на меня, — ответил Жозеф.
В пять часов меня на плечах приносят в часовню. Я говорю, что хочу остаться один и помолиться. Прошу также позвать дона Грегорио. Он приходит.
— Хомбре, тебе осталось сидеть здесь всего восемь дней.
— Для этого я и позвал тебя. У тебя мои пятнадцать тысяч пезо. Перед отъездом я хочу дать их своему другу, и тот перешлет их моей семье. Возьми себе три тысячи пезо, даю их тебе от всего сердца — ты меня всегда защищал. Сделай одолжение и верни мне деньги сегодня вместе с роликом бумаги и клеем, чтобы я до четверга сумел привести их в порядок и дать другу.
— Договорились.
Он дает мне двенадцать тысяч пезо.
Вернувшись, я отозвал колумбийца, и рассказал ему про свой план. Спросил, сможет ли он пронести меня на спине двадцать — тридцать метров. Он обещал это сделать. Итак, с этой стороны все в порядке. Я действую так, будто уверен в успехе Жозефа. В понедельник я выхожу из-под душа раньше обычного, а Кложе и Матурет, которые управляют моей коляской, отправляются на поиски сержанта Лопеза. Это тот сержант, которому я дал три тысячи пезо, и который зверски избил меня во время последнего побега.
— Сержант Лопез, я хочу с тобой поговорить.
— Что ты хочешь?
— За две тысячи пезо я хочу получить дрель с тремя скоростями и шесть сверл. Два — толщиной в полсантиметра, два — в сантиметр и два — в полтора сантиметра.
— У меня нет денег, чтобы купить их.
— Вот тебе пятьсот пезо.
— Получишь все завтра, во время смены караула. Приготовь две тысячи пезо.