Этот тип был грузчиком. В один прекрасный день он решил покончить с собой и прихватить на тот свет жену. Для этого он воспользовался динамитом. Это чудовище лежало рядом с женой. Она спала. Он зажег сигарету и воспользовался ею, чтобы поджечь запал, который лежал между его головой и головой жены. В результате сильнейшего взрыва жену собирают по косточкам, часть шестиэтажного здания рушится, похоронив под собой троих детей и семидесятилетнюю старуху. Большинство жильцов тяжело ранены. Он, Трибуйард, потерял часть левой кисти, левое ухо и глаз и подвергся операции на мозг.
В тюрьме он стал надзирателем в дисциплинарном отделе распределителя. Полусумасшедший, которому дали возможность издеваться над несчастными, занесенными сюда немилостивой судьбой.
Раз, два, три, четыре, пять — полкруга… Раз, два, три, четыре, пять — полкруга… Бесконечные круги от двери камеры до стены. В течение дня нам запрещено ложиться. В пять утра нас поднимает пронзительный свист. Встать, заправить постель, умыться и шагать или сидеть на табуретке, вделанной в стену. Лежать днем запрещено. Кровать складывается и свисает со стены. Заключенный не может прилечь, и это облегчает наблюдение за ним.
Раз, два, три, четыре, пять… Четырнадцать часов шагания. Чтобы научиться проделывать это автоматически, надо наклонить голову, заложить руки за спину и шагать не слишком быстро и не слишком медленно, автоматически поворачиваясь в одном конце камеры вправо, а в другом — влево. Раз, два, три, четыре, пять. Камеры здесь лучше освещены, чем в прежней тюрьме и, кроме того, сюда доносятся различные звуки из других отделов тюрьмы и даже из близлежащей деревни. Ночью можно разобрать полупьяные голоса рабочих, возвращающихся домой.
На Рождество я получил подарок: через щели между планками на окнах я различил покрытую снегом деревню и несколько темных деревьев, освещенных лунным светом. Они будто сошли с рождественских почтовых открыток. Сильный ветер раскачивает деревья, и они отряхиваются от снега. Деревья — темные пятна на белом фоне. Во всем мире, и даже в тюрьме, сейчас праздник. Начальство позаботилось об осужденных: мы получили право купить два кубика шоколада. Подчеркиваю: два кубика, а не две плитки. Это было моей рождественской трапезой в 1931 году.
… Раз, два, три, четыре, пять… Закон превратил меня в маятник; шагание туда и обратно по камере заполнило мой мир. Все рассчитано с математической точностью. Камера должна быть пуста. Заключенный не имеет права ни на какое развлечение. Застань меня надзиратель за разглядыванием деревни в окно, я был бы жестоко наказан. Но разве они не правы? Разве могу я, живой мертвец, получать удовольствие? Порхает бабочка. У нее светло-голубые крылышки, по которым проходит черная полоса. Неподалеку от меня, у окна, жужжит пчела. Чего ищут эти насекомые в таком месте? Они опьянели от летнего солнца или им холодно, и они хотят забраться в тепло? Бабочка зимой — это нечто, возродившееся к жизни. Как она не умерла? И почему эта пчела оставила улей? Что за неслыханная дерзость — приблизиться сюда. Счастье, что у надзирателя нет крыльев. Им не удалось бы долго прожить.
Трибуйард — настоящий садист, и я чувствую, что между нами что-то должно произойти. К сожалению, я не ошибаюсь. Назавтра, после визита насекомых, мне нездоровилось. Я не могу больше, меня душит одиночество, я должен кого-то видеть, слышать голос — пусть даже неприятный, но что-то слышать.
Окоченевший от холода, я стоял в коридоре, лицом к стене и на расстоянии четырех пальцев от нее. Я был предпоследним в очереди из восьми человек на прием к врачу. Хотелось видеть людей… Надзиратель удивляет нас в момент, когда я шепчу несколько слов Жюло по прозвищу «Молоток». Реакция красноволосого дикаря была ужасной. Он заехал мне кулаком в затылок, и я, не ожидавший этого, ткнулся носом в стену. Хлынула кровь. Я поднялся, отряхнулся и пытался сообразить, что происходит. Сделал оборонительное движение, а великан, который только этого и ждал, свалив меня ударом в живот, принялся избивать кнутом. Жюло не может сдержаться, бросается на моего обидчика, но он намного слабее, и потому остальные надзиратели не вмешиваются. На меня никто не смотрит. Я встаю и осматриваюсь в поисках какого-либо оружия. Вдруг я вижу врача, который из своей комнаты пытается разглядеть драку, и в то же время замечаю крышку над котлом с кипятком, которая приподнимается паром. Котел стоит на печи, обогревающей комнату врача. Пар используют, наверно, для дезинфекции воздуха. Внезапный порыв заставляет меня броситься к котлу, схватиться за его ручку, и вот я уже выливаю кипяток в лицо надзирателю, который все еще возится с Жюло. Он издает душераздирающий вопль. Извивается на полу, стаскивая с себя, одну за другой, шерстяные рубашки. Это дается ему с трудом, и когда он снимает третью рубашку, вместе с ней сходит кожа с груди, шеи и щек. Единственный глаз тоже пострадал. Теперь он совершенно слеп. В конце концов, он встает — обезображенный, весь в кровоподтеках. Жюло использует возможность и наносит ему сильный удар ногой в пах. Великан растягивается на земле, блюет и изрыгает пену изо рта. Он получил все, что ему полагалось. Нам нечего терять.
Двое тюремщиков, которые наблюдали за представлением, недостаточно уверены в своих силах, чтобы напасть на нас. Они свистят, призывая на помощь. Помощь незамедлительно появляется со всех сторон, и удары дубинок сыпятся на нас, словно град. Я очень быстро теряю сознание и перестаю чувствовать удары.
Совершенно голый, я лежу в карцере, полном воды, который находится на два этажа под землей. Сознание медленно возвращается ко мне. Руки ощупывают тело. На голове двенадцать-пятнадцать ушибов. Я не знаю, который час. Здесь нет ни дня, ни ночи, ни света. Я слышу стук в стену. Он доносится издалека. Тук, тук, тук, тук. Это «телефон». Чтобы получить связь, мне надо два раза ударить по стене. Ударить, но чем? В темноте я не могу различить ничего, чем мог бы воспользоваться. Кулаком бить я не могу. Удар будет слишком глухим. Я пытаюсь пробраться к тому месту, где, по моим расчетам, должна быть дверь. Становится немного светлее. Когда я натыкаюсь на решетку, которую не заметил раньше, начинаю понимать, что дверь находится на расстоянии одного метра от меня, и эта решетка не позволит мне до нее добраться. Так. Если кто-то заходит к несчастному заключенному, последний даже не в состоянии дотронуться до него. Он в клетке. Можно говорить с ним, обливать его водой, бросать ему еду, оскорблять, но нельзя бить его, не подвергаясь опасности получить сдачи. Чтобы бить его, надо открыть решетку.
Стуки время от времени повторяются. Кто зовет меня? Он подвергает себя опасности и заслуживает, чтобы я ему ответил. Я делаю несколько шагов и едва не разбиваю лицо. Споткнулся о что-то тяжелое и круглое. Наклоняюсь. Это полено. Беру его в руку и собираюсь отвечать. Прикладываю ухо к стене и прислушиваюсь: тук, тук, тук… тук, тук. Я отвечаю: тук, тук. Эти два удара означают: продолжай, я слушаю. Удары возобновляются: тук, тук, тук… Буквы алфавита быстро сменяют друг друга. А-б-в-г-д-е-ж-з-и-й-к-л-м-н-о-п. Он остановился на «п». Затем следует «э», еще раз «п», потом «и». Он говорит мне: «Пэпи, ты в порядке? Тебя здорово били. У меня сломана рука». Это Жюло. Не боясь быть пойманными, мы более двух часов «говорим» по телефону. Мы наслаждаемся возможностью передавать целые предложения. Я говорю ему, что у меня ничего не сломано, но на голове полно ушибов.
Он видел, как меня тащили вниз, держа за одну ногу, и моя голова ударялась о каждую ступеньку. Он не терял сознания. Он думает, что Трибуйард тяжело ранен и получил сильные ожоги.
Три быстрых удара предупреждают меня об опасности. Через несколько минут открывается дверь, и кто-то кричит:
— Где ты там, падаль? Стоять смирно.
Это новый надзиратель.
— Меня зовут Бэтон[2], и это мое настоящее имя. Ты видишь, как мое имя соответствует должности?
Сильный луч фонаря освещает карцер и мое обнаженное тело.
— Возьми вот, оденься. Не двигайся. Вот тебе хлеб и вода. Не ешь сразу — это тебе на 24 часа[3].
Он орет диким голосом, а потом направляет фонарь на свое лицо, и я вижу, что он улыбается, причем без всякой злобы. Он прикладывает пальцы к губам и показывает, куда положил вещи. По коридору прогуливается тюремщик, и надзиратель хочет показать, что он мне не враг.