— Это твое последнее слово?
— Это мое окончательное решение.
— Нам остается убраться.
— Минутку. Прошу вас не говорить об этом плане ни с кем из моих друзей.
— Почему?
— Я заранее знаю, что они откажутся, и жаль напрасных усилий.
— Хорошо.
— Вы никак не можете оставить эту мысль?
— Честно говоря, Пэпи, нет.
— Мне непонятны ваши цели. Я ведь объясняю, что и в случае удачи восстания вы не освободитесь.
— Мы хотим мстить. Раз ни одна страна нас не примет, нам останется пойти в джунгли и организовать там вооруженный отряд.
— Даю слово, что не буду говорить о ваших планах ни с кем, даже с лучшим своим другом.
— Мы в этом уверены.
— Хорошо. И последнее: предупредите меня о восстании за восемь дней, с тем, чтобы я мог перебраться на Сен-Жозеф и не быть здесь во время событий.
— Предупредим тебя вовремя, и ты сможешь сменить остров.
— Я ничего не могу сделать для того, чтобы изменить ваши планы? Можно, например, украсть четыре ружья, напасть на стражника у пристани, взять лодку и бежать. При этом не придется никого убивать.
— Нет, мы слишком долго терпели. Главное для нас — месть, и мы отомстим, не считаясь с ценой, которую придется за это заплатить.
— А дети? А женщины?
— Все они одно семя, одна кровь. И все они должны умереть.
— Не будем об этом больше говорить.
— Ты не желаешь нам удачи?
— Нет, я говорю вам: откажитесь от своих планов, не делайте этого свинства.
— Ты не признаешь наше право мстить?
— Признаю, но вы не должны мстить людям, которые не сделали вам ничего дурного.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Мы ни о чем не говорили.
— Договорились.
Хутон и Арно уходят. Странное дело! Эти двое парней настоящие сумасшедшие, придурки! Никто из моих друзей об этом деле не говорил — значит, эти парни успели побеседовать только с «хиляками». Ребята из «общества» не могут быть замешаны в таком деле.
Всю неделю я занимался сбором сведений о Хутоне и Арно. Арно приговорили к пожизненному заключению по делу, за которое ему не полагалось и десяти лет. Присяжные отнеслись к нему с такой строгостью, потому что за год до этого казнили за убийство полицейского его брата. На суде обвинитель говорил о его брате больше, чем о нем самом, и это создало враждебную атмосферу, которая и привела Арно к столь страшному наказанию. Во время заключения он подвергался (тоже из-за брата) очень жестокому обращению.
Хутон вообще никогда не знал свободы. Он в тюрьме с девяти лет. В девятнадцать лет он записался добровольцем в военно-морской флот и, благодаря этому, должен был выйти из колонии для малолетних преступников. Однако за день до освобождения совершил убийство. Он, кажется, немного помешан.
События принимают неожиданный оборот. На утренней перекличке вызвали Хутона и его друга, Жана Карбонери. Это брат Карбонери, который работает пекарем у причала.
Безо всяких объяснений и без видимой причины их послали на Сен-Жозеф. Я пытаюсь выяснить, в чем дело. Утечки информации, видимо, нет, но Арно работал в оружейной четыре года, а Жан Карбонери работает пекарем уже пять лет. Их перевод на Сен-Жозеф не может быть простой случайностью.
Я решаю поговорить с тремя наиболее близкими друзьями: Матье Карбонери, Гранде и Глиани. Ни один из троих ничего не знает. Хутон и Арно обратились, видимо, только к заключенным, не входящим в «общество».
— С какой же целью они говорили об этом со мной?
— Потому что всем известно о твоем желании бежать любой ценой.
— Но не такой ценой.
— Они не видят разницы.
— А твой брат, Жан?
— Поди знай, что заставило его совершить эту ошибку и присоединиться к ним.
— Может быть, доносчик назвал его, но на самом деле он не был замешан?
События развиваются быстро. Сегодня ночью был убит Джирсоло в момент, когда он входил в уборную. Обнаружили кровь на рубашке погонщика буйволов из Мартиники. Через пятнадцать дней специальный суд приговорил мартиникца к смертной казни.
Во дворе ко мне подошел старый заключенный по имени Гарвель (его другое имя Савоярд).
— Пэпи, я озабочен. Это я убил Джирсоло. Я хочу спасти негра, но боюсь, что меня казнят. Если можно устроить, чтобы я получил три или пять лет одиночки, я готов себя выдать.
— Какой у тебя срок?
— Двадцать лет.
— Сколько уже отсидел?
— Двенадцать.
— Постарайся сделать так, чтобы тебе дали пожизненное заключение, но не стремись попасть в изолятор.
— А как это сделать?
— Дай подумать. Скажу тебе сегодня ночью.
Ночью я говорю Гарвелю:
— Явись с повинной под предлогом, что твоя совесть не может допустить казни невинного человека. В качестве защитника возьми надзирателя-корсиканца. Я назову тебе его имя после того, как сам побеседую с ним. Надо спешить. Нельзя допустить, чтобы негра казнили.
Я говорил с надзирателем Коллона, и тот подал мне блестящую идею: я пойду с ним к коменданту и скажу, что Гарвель просил меня защищать его, а также, что я заверил его в том, что после столь великодушного поступка его не смогут приговорить к смерти, но случай серьезный, и он должен ждать пожизненного заключения.
Все прошло точно по плану. Гарвель спас негра, которого сразу освободили. Лжесвидетеля приговорили к году изоляции, а Роберт Гарвель получил пожизненное заключение.
О подоплеке событий Гарвель рассказал мне через два месяца. Оказывается, Джирсоло согласился присоединиться к бунтовщикам, и ему были известны детали плана. Он и выдал Хутона, Арно и Карбонери. Просто счастье, что он не знал больше имен.
Тюремщики ему не поверили, но на всякий случай отправили всю троицу на Сен-Жозеф, не сказав им ни слова и ни разу не допросив.
— Чем же ты мотивировал его убийство?
— Я сказал, что он украл мой патрон. Я спал напротив него — это действительно так — а ночью вынимал патрон и прятал его под одеяло, которое служило мне подушкой… Однажды ночью я пошел в туалет, но вернувшись, патрона не обнаружил. Из всех моих соседей не спал только Джирсоло. Тюремщики поверили моей версии и даже не рассказали мне о том, что Джирсоло говорил с ними о восстании.
— Бабочка! Бабочка! Тебя зовут.
— Я здесь.
— Собирай вещи. Тебя переводят в Сен-Жозеф.
— О! Черт побери!
Во Франции недавно началась война. Введены новые порядки: надзирателей, которые окажутся ответственными за побег, уволят. Заключенные, которых поймают во время побега, будут приговорены к смерти. Это будет сделано под предлогом, что беглец хотел присоединиться к французской армии, предавшей Отечество.
Комендант Прюле уехал более двух месяцев назад, а нового коменданта я не знаю. В 8 часов поднимаюсь на палубу корабля, который отправляется в Сен-Жозеф.
Отца Лизет в лагере Сен-Жозефа не оказывается. На прошлой неделе он вместе с семьей уехал в Кайенну. Имя нового коменданта Сен-Жозефа — Дютан, он из Гавра. Первым делом меня приводят к нему.
— Ты Бабочка?
— Да, комендант.
— Ты странный тип, — говорит он, перелистывая документы.
— Что во мне такого странного?
— Видишь ли, здесь написано, что ты опасен со всех точек зрения, и красными чернилами приписано: «В постоянной готовности к побегу», а потом еще одна приписка: «Пытался спасти жизнь дочки коменданта Сен-Жозефа». У меня две маленькие дочурки, Бабочка, хочешь взглянуть на них?
Две маленькие девочки — трех и пяти лет — входят в комнату в сопровождении араба и молодой черноволосой женщины, очень красивой.
— Дорогая, это тот самый человек, что спас твою крестницу, Лизет.
— О, позвольте пожать вашу руку, — говорит молодая женщина.
Самая большая честь, которую можно оказать заключенному — это пожать ему руку. Заключенному никогда не дают руки.
— Да, я крестная Лизет. Мы очень привязаны ко всей семье Грандуа. Что ты для него сделаешь, дорогой? — сказала она, обращаясь к мужу.
— Он пойдет в лагерь. Потом скажет мне, какую работу ему хотелось бы делать.
— Спасибо, комендант. Спасибо, госпожа. Не можете ли мне сказать, за что меня перевели на Сен-Жозеф? Ведь это почти наказание.