Это бывший заключенный — Гито Аугусто, прибывший на каторгу с моей партией в 1933 году на борту «Мартиньера». После неудачного побега он бежал вторично. Двое других — это Луи-малыш из Арля и Жюло из Тулузы.
Они зарабатывают тем, что изготовляют обувь из балаты — резины, которую собирают в зарослях и которую делают твердой с помощью горячей воды. Единственный недостаток этой необожженной резины заключается в том, что на солнце она… тает. Проблема решается просто: между тонкими слоями балаты делают прокладки из ткани.
В доме четыре комнаты: две спальни, кухня со столовой и рабочая комната. Гито отводит нам троим одну комнату, а из старых армейских одеял приготовил три временные постели. Остается одна проблема: свинья. Квик-Квик клянется, что поросенок не будет пачкать дом и что свои естественные надобности будет отправлять во дворе.
— Хорошо, посмотрим, — говорит Гито, — оставь его пока у себя.
Я подолгу рассказываю Гито обо всех своих злоключениях за эти девять лет. Гито и двое его друзей слушают меня очень внимательно и, кажется, переживают вместе со мной. Двое из них хорошо знали Сильвана и искренне плачут, узнав о его страшной смерти. Оказывается, в Джорджтауне поселилось около тридцати беглецов-каторжников. Ночью они встречаются в одном из баров и пьют ром или пиво.
Однажды Квик-Квик возвращается из города, ведя с собой осла, впряженного в телегу. С гордостью он останавливает осла и разговаривает с ним по-китайски. Кажется, осел понимает этот язык. На телеге — три железные кровати, три матраца, подушки и три чемодана. Чемодан, который он подает мне, доверху набит рубашками, трусами, майками, ботинками и галстуками.
— Где ты все это нашел, Квик-Квик?
— Эти вещи дали мне мои земляки. Завтра пойдем навестить их, согласен?
— Хорошо.
Мы ждали, что Квик-Квик отведет обратно осла и телегу. Нет. Он распрягает осла и привязывает его к колу во дворе.
— Осла и телегу мне тоже подарили. Они помогут мне хорошо заработать.
Китайцы здесь устроились неплохо, я смотрю.
— Мыть посуду и убирать дом будем по очереди, — говорит Гито.
Помощь, которую мы получаем со всех сторон в первые дни свободы, приободряет нас. Для меня, Квика и Ху не было и нет более полного счастья, чем иметь крышу над головой, свои постели и щедрых друзей, которые помогают нам, несмотря на свою бедность. Чего еще может желать человек?
— Что ты собираешься делать ночью, Бабочка? — спрашивает Гито. — Хочешь, спустимся в центр и зайдем в бар, где собираются все беглецы?
— Этой ночью я предпочел бы остаться здесь. Ты иди, если хочешь, не отказывай себе ни в чем ради нас.
— Да, я пойду, мне надо кое с кем встретиться.
— Я останусь с Квик-Квиком и Ван-Ху.
Мы с друзьями прогуливаемся по близлежащим улицам, чтобы лучше узнать район, в котором, как мы выяснили, живут, в основном, индийцы. Очень мало негров, почти совсем нет белых. Всего несколько китайских столовых.
Меня останавливает негр в белом костюме и с галстуком:
— Ты француз, господин?
— Да.
— Очень рад встрече с земляком. Выпьешь со мной рюмочку?
— Охотно, но со мной двое друзей.
— Неважно. Они говорят по-французски?
— Да.
Все четверо мы присаживаемся к столику, который выходит прямо на тротуар. У этого уроженца Мартиники французский почище моего. Он советует нам остерегаться английских негров, потому что все они мошенники. «Они не то, что мы, французы: у нас слово — это слово, а у них нет».
Я улыбаюсь про себя при виде черного, как смоль, негра, который говорит «мы, французы». Однако потом убеждаюсь, что этот господин больше француз, чем я, потому что самоотверженно и преданно помогает Франции. Он готов умереть за Францию, а я нет. Значит, он, а не я, настоящий француз.
— Я очень рад встретить земляка и поговорить по-французски, — говорю я. — Английского я почти не знаю.
— А я хорошо говорю по-английски. Если смогу чем-то быть полезен, я всегда к вашим услугам. Ты давно в Джорджтауне?
— Восемь дней.
— Откуда?
— Из Французской Гвианы.
— Не может быть. Ты беглец или тюремщик, который хочет перейти на сторону де Голля?
— Беглец.
— А твои друзья?
— И они тоже.
— Господин Анри, я не хочу ничего знать о твоем прошлом, но это самый подходящий момент помочь Франции. Я на стороне де Голля и жду корабля, который отвезет меня в Англию. Приходи ко мне завтра в клуб Мартинер, вот адрес. Буду очень рад, если ты присоединишься к нам.
— Как тебя звать?
— Гомер.
— Господин Гомер, я не могу этого сразу решить. Мне необходимо узнать, что с моей семьей и, кроме того, прежде, чем принять столь серьезное решение, надо все обстоятельно взвесить. Скажу тебе откровенно: Франция причинила мне слишком много страданий.
С удивительным рвением негр пытается переубедить меня. Просто за душу берет, когда я слышу, как этот человек защищает нашу израненную Францию.
Мы возвращаемся домой очень поздно, и, лежа на кровати, я думаю о том, что сказал мне этот француз. Ведь, в конце концов, «курицы», судьи и управление лагерями — не Франция. Я чувствую, что в глубине души не потерял любви к своей родине. Боши оккупировали всю Францию! Боже, как страдает моя семья, какой стыд и позор для всех французов!
Я просыпаюсь. Осел, повозка, свинья, Квик-Квик и Ван-Ху исчезли.
— Ну что, парень, спалось хорошо? — спрашивают меня Гито и его друзья.
— Да, спасибо.
— Хочешь черный кофе, кофе с молоком или чай? Может быть, кофе и бутерброды с маслом?
— Спасибо.
Я съедаю все, что мне дают, и смотрю, как они работают. Жюло приготавливает необходимое количество балаты, а потом окунает ее в горячую воду. Луи-малыш нарезает полоски материи, а Гито делает ботинки.
— Вам удается изготовить много пар обуви?
— Нет, мы зарабатываем всего двадцать долларов в день. Пяти долларов хватает на питание и квартплату. Остается пять долларов на каждого, и мы их тратим на одежду и развлечения.
— Вы все занимаетесь продажей?
— Нет, чаще всего только один из нас выходит на улицу продавать ботинки. Тяжело ходить пешком в сильную жару.
— Если хотите, я это сделаю за вас с удовольствием. Не хочу быть паразитом и есть ваш хлеб.
— Хорошо, Пэпи.
Весь день я ходил по улицам Пенитенс-риверс. Мне нравится вежливость здешних людей и их чистоплотность. Этот день, проведенный в закоулках Джорджтауна, даже прекраснее первого дня на Тринидаде, девять лет назад.
В Тринидаде ко всем прекрасным ощущениям примешивалась мысль, что менее чем через две недели мне придется снова выйти в море. Меня беспрестанно мучил вопрос: какая страна примет меня? Какой народ даст мне убежище?
Теперь я совершенно свободен, и могу поехать в Англию, чтобы присоединиться к силам свободной Франции, если Франция этого захочет.
Тяжело, очень тяжело выработать правильную позицию. Но я не могу решить все проблемы в первые же дни свободы. Я ведь, в сущности, по-настоящему не работал, и мне надо заверить себя в одном: буду жить честной жизнью, по крайней мере, — в рамках моих понятий о морали.
В 4 часа я возвращаюсь домой.
— Ну что, Пэпи, хорошо дышится воздухом свободы?
— Да, Гито, я побродил по улицам этого большого города.
— Видел своих китайцев?
— Нет.
— Они во дворе. Твои друзья умеют устраиваться и уже заработали сорок долларов. Они хотели, чтобы я у них взял двадцать. Разумеется, я отказался. Поди, посмотри на них.
Квик нарезает капусту для поросенка. Ван-Ху моет осла, который отвечает на это веселым ревом.
— Все в порядке, Бабочка?
— Да, а у вас?
— Мы очень довольны, заработали сорок долларов.
— Как?
— В три часа утра вышли вместе с одним нашим земляком за город. Он принес двести долларов, и мы купили помидоры, салат, кабачки, нескольких кур, яйца и козье молоко. Потом поехали на рынок, что возле порта, и все продали. Немного овощей продали своим землякам, а все остальное — американским матросам. Они так обрадовались низким ценам, что завтра нам уже не придется въезжать на рынок: они просили обождать у главных ворот порта и обещали все купить. Возьми деньги. Ты у нас главный, и деньги должны храниться у тебя.