За Джессикой закрылась дверь, оставив позади администратора, коридор, улицу, реальный мир. Ковбой поднял глаза. Постепенно на его губах заиграла улыбка.
— Здравствуйте, — спокойно сказал он.
Она сжала ремешок сумочки.
— Здравствуйте.
— Можно я угощу вас чем-нибудь?
Она посмотрела на бар. За стойкой висело большое зеркало, от этого комната казалась просторнее, чем на самом деле, полки были уставлены бутылками. Минуту она поколебалась, потом подошла к стойке, положила сумочку.
— Кажется, здесь никого нет.
— Да, мадам. Мы совершенно одни. Что будете пить?
Он был молод, лет двадцати с небольшим, застенчиво улыбался. Снял шляпу, пригладил светлые волосы.
— Белого вина, пожалуйста, — сказал она.
Он зашел за стойку, нагнулся, чтобы достать бутылку и спросил:
— Как там погода? Утром мне показалось, что пойдет дождь.
— Нет, сухо, — ответила она, и голос ее слегка сорвался.
Она не сводила глаз с его рук. Кисти были очень изящной формы. Он поставил стакан, налил ей вина. Рубашка с маленькими перламутровыми пуговицами плотно облегала его плечи и грудь. Через расстегнутый ворот она видела его тело.
— Никак не могу привыкнуть к зиме в Калифорнии, — произнес он с улыбкой, подавая ей стакан. Кончики их пальцев встретились. — Там, откуда я родом, уже снегу по колено!
Она отвела глаза, не зная, что сказать.
Ковбой вышел из-за стойки, взял свое пиво. Некоторое время они молчали. Джессика изо всех сил старалась не смотреть на их отражение в зеркале, потому что он в этот момент изучал ее. Наконец он сказал:
— Мы здесь сегодня одни.
Она кивнула головой. Она чувствовала, как сердце вырывается у нее из груди.
Из автомата полилась медленная мелодия. Ковбой спросил:
— Не хотите ли потанцевать?
Джон был единственным мужчиной, с которым она танцевала. Поэтому ей было странно ощущать, как руки чужого мужчины обнимают ее, прижимают ее к себе так, что она чувствовала тепло его кожи. У них обоих, и у Джона, и у ковбоя, были мускулистые, спортивные тела. И все равно разные. Кроме того, от него шел другой запах. В танце он вел ее очень уверенно. Они едва касались друг друга. Джессика смотрела не на него, а на воображаемую точку поверх его плеча. Только сейчас она увидела, что стены украшали различные предметы в духе Дикого Запада: стремена, уздечки, старомодные объявления, рекламирующие, например, услуги брадобрея за пять центов. Она не сводила глаз со стен, читала все объявления, а он медленно вел ее под музыку, которая становилась все красивее и грустнее. Постепенно он стал прижимать ее все крепче и крепче, пока их тела не стали соприкасаться. Ее смущение начало таять, она обвила руками его шею и полностью отдалась во власть своей фантазии.
Как приятно было его чувствовать…
Когда мелодия закончилась, они вернулись к стойке бара. Несколько минут они просто болтали, обсуждая погоду и другие малозначительные предметы, а потом вдруг Джессика неожиданно для себя спросила его имя.
— Назовите сами, — ответил он.
— Что? — удивилась она.
Потом, вспомнив правила клуба, она сказала:
— Лонни. — Она смутно вспомнила фильм, где обаятельного ковбоя звали Лонни. Теперь это имя внезапно всплыло у нее в голове.
— Что ж мадам, — сказал он, — меня зовут Лонни, и последние несколько минут меня интересует только один вопрос: не хотите ли вы еще потанцевать со мной.
Песня была медленная, тягучая, и Джессика с самого начала прижалась к своему партнеру. Они кружились по комнате под проникновенную мелодию в стиле кантри, их объятия становились все крепче, Джессика спрятала голову у него на груди и подумала: Вот оно…
Когда его губы прикоснулись к ее губам, Джессика уже сгорала от нетерпения. Она не боялась, не нервничала и не стеснялась. Джон был единственным мужчиной, с которым она до этого целовалась; он и в этом был ее учителем. А теперь ее целовал кто-то другой, и ей это нравилось больше.
Он прошептал ей в ухо:
— Скажи мне, что ты хочешь.
Глаза у нее широко раскрылись. Она понятия не имела, чего она хочет. Джон никогда не спрашивал об этом, он просто брал инициативу в свои руки, а она подчинялась. Джессика почувствовала необыкновенное волнение. Она не думала о прежних табу. У нее возникло чувство свободы и легкости, как будто она могла взлететь, как будто она была непобедима, и не было ничего такого, что бы она не могла исполнить.
— Все, — бессвязно пробормотала она, — я хочу, чтобы ты делал абсолютно все.
Они продолжали танцевать, раскачиваясь под музыку, прижимаясь друг к другу, потом он стал неторопливо раздевать ее. Он целовал ее, лаская грудь, а Джессика прижималась к нему с такой страстью, о которой раньше и не подозревала. Здесь не было правил, условностей, грехов, в которых надо каяться, мужа, который бы осудил. Джессика освободилась от связывающих ее оков, она без преград упивалась собой, своей сексуальностью, Лонни.
Потом он заставил ее лечь, распластавшись на столе. Он снял с нее трусики, задрал юбку до талии и взял ее так резко и с такой силой, что у нее перехватило дыхание.
События развивались так быстро, что у нее закружилась голова. Она почувствовала, что стремительно приближается к тому божественному моменту, который так редко испытывала с Джоном. Но Лонни внезапно остановился, встал на колени и стал ласкать ее другим, абсолютно новым для нее способом.
Руки Джессики впились ему в волосы, она вскрикнула.
Он опять был внутри нее. Он обнял ее и слегка приподнял, они слились в поцелуе, продолжая двигаться в одном ритме. Она хотела чувствовать его как можно больше. Ей показалось, что тело ее раскрывается все шире и шире, моля о том, чтобы этот момент никогда не кончался. Когда все было позади, он долго обнимал ее. Они снова стали танцевать, кружась, как во сне, обессиленные, нежно целуя друг друга.
Когда Джессика собралась уходить, она поняла, что в этот вечер что-то произошло. Что-то большее, чем просто открытие, каким замечательным может быть секс. Наслаждаясь близостью с Лонни, она открыла для себя тайное, глубоко запрятанное свойство души. Секс с Лонни был не только приятен физически, в нем она освободилась духовно.
Спускаясь на первый этаж, Джессика испытала странное чувство: ей показалось, что она растет. Ее переполняло сознание собственной силы. Она знала, что сделала шаг, который будет иметь далеко идущие последствия.
Она ослушалась Джона. Сделав это один раз, она сможет поступить так еще.
Сан-Антонио, Техас, 1954 год.
Когда Рэчел исполнилось шестнадцать, она все еще жила в заведении Хэйзл. Девушки устроили для нее вечеринку и пригласили несколько постоянных клиентов. Хэйзл открыла шампанское, которое почему-то не пенилось, аккуратно разлила его по чашкам.
— За нашу любимицу! — великодушно сказал она, и все выпили.
Присутствующие единодушно согласились, и Рэчел прямо-таки светилась от счастья.
А все дело было в ее тайне.
Этот день рождения она запомнит навсегда. Маленькой девочкой она не помнила своих дней рождения, потому что их никто не отмечал. Правда, как-то раз мать вспомнила об этом и пообещала Рэчел, что приготовит для нее особенные гамбургеры, а Рэчел разрешит ей помогать и даже добавлять специи в мясо. Потом миссис Дуайер с мужем ушли на весь день в бар неподалеку. Когда поздно вечером они вернулись домой, то застали Рэчел на том же месте, где она сидела утром. Рэчел дожидалась мать делать гамбургеры. К тому времени родители уже успели подраться, у миссис Дуайер был синяк под глазом, и она не желала ничего готовить.
В день, когда ей исполнилось шестнадцать, никто не подвел Рэчел. Даже Дэнни не собирался ничего ей испортить.
Девушки приготовили праздничный завтрак, а Евлалия испекла торт, залила его шоколадом и украсила огромным количеством клубники. Девушки собрали деньги на подарок и купили ей книги. Рэчел заплакала от счастья. Наконец она обрела семью.
Горе и физические страдания остались в прошлом. Они хранились в самом дальнем уголке памяти. Она не думала о мужчинах, которые каждый вечер использовали ее тело. Рэчел научилась отделять себя от этой стороны жизни у Хэйзл. Когда она отдавала им свое тело, душа оставалась с ней. Физически они могли делать с ней все что угодно, а Рэчел в этот момент забывалась в мечтах. Утром события ночи теряли реальность, и Рэчел присоединялась к остальным девушкам.