Он видит страх в ее глазах, осколки зеркал, вздрагивающие в глубине фаянса. Зеркала превращаются в воду и стекают по бледным щекам. «Ну, что ты, не плачь, хочешь кусочек венского штруделя, это лучший штрудель в этом городе....». Он ее утешает. Как это мило. Сейчас, когда зеркала снова обступили ее, к ней пришел он. Голосом прикоснулся как целительная веточка омелы. «Девочка моя...», - она вздрагивает, ей ли эти слова? Он ли рядом с ней или очередной мираж? Может, она опять очарована несуществующим счастьем, бережно собранным по междустрочьям Гофмана и Диккенса? Может опять распахнулась незримая шкатулка невероятной красоты, которую она придумала однажды осенним вечером, сидя на старой дачной софе. Шкатулка, в которую бережно складывала свои смешные девичьи богатства. Ожидание Грея, восхищение отвагой Друда, одиночество Улисса, смелость Алисы, преданность Щелкунчика. А еще малахитовый цвет лета, по лугам которого плывут невидимые корветы; неподвижные снежные долины, посередине которых вековые сосны объясняются друг другу в любви; говорящий лисенок, приносящий ей в подарок поющую тыкву, проказник Эмиль из шведской деревеньки, шепчущий про верный клад, зарытый где-то у подножья скал. И над всем этим - монотонный осенний ливень, горчащий на языке рябиной, стекающий зеркальными струями по дрожащим от холода окнам. И вот сейчас, в этом царстве венского штруделя, который был вынесен в зал, к их столику, самим хозяином - торжественно, с огоньком лукавства в глазах, - шкатулка распахнулась, осколки девичьего счастья сложились в невероятной красоты витраж, засиял, обрушился на нее радужной игрой света, обнял за плечи, как любящий мужчина, утешив раз и навсегда.
Какое это наслаждение, поддевать кусочек с яблочным ароматом кончиком чайной ложечки, изящно разворачивать кисть, при этом выдерживая идеально-прямую спину, подносить его величество Штрудель к губам, чуть тронутым коралловой помадой, - «Он не любит слишком яркие цвета», - и чуть приоткрыв их, отправлять кусочек рая в темницу рта. Затем опустить ресницы, - принятие еды процесс интимный, она всегда стеснялась кушать в компании, - чтобы скрыть стеснение и поднимающуюся внутри нее волну ликования, сделать несколько осторожных движений - и вот уже жернова зубов перемалывают источник пряного вкуса, оставляя на языке ощущение удовольствия, приправленного корицей. И так несколько раз. В молчании. В счастливом молчании, которое сильнее всех самых восторженных слов и превосходных степеней. Ласкательные суффиксы стучатся в висок, она изящно поджимает под стул точеные ножки, утянутые в нейлон нежно-кофейного цвета, ведь под ним прячутся реки и ручейки вен, бунтарство крови, сопротивляющейся земному притяжению. Для этой встречи куплен флакон «Lamcome», бережно отглажено платье из прошлогодней коллекции «Dior», извлечена на божий свет сумочка «Живанши», что покупалась лишь для самых торжественных случаев. Господи, если он мудр, то присмотрится и поймет, что перед ним не принцесса из «Римских каникул», но Золушка, принарядившаяся по случаю праздника. Бедная душа, боящаяся часа, когда роскошный наряд превратится в лохмотья, а карета в тыкву. «Век нынче другой» - скажет читатель, не выпуская из рук iPod. И будет прав. Нынче нет волшебства, способного из тыквы сделать лимузин для Золушки, на самый крайний случай может получиться «Ё-mobil», но навряд ли он сгодится для подобных случаев. Но есть другое - разноцветные обертки, скрывающие убогое наполнение, дорогие наряды от модных кутюрье, под которыми, как под луковой шелухой, прячутся корыстные души, идущие по следу случайных незаслуженных богатств.