Она нашла его. Среди мертвенной инсталляции, - осколков стекла, покореженных металлических конструкций, разорванных сидений, выгнутых дуг и раскрошенного пластика. Произведение современного машинного искусства превратилось в прах. Воплощение хаоса, разрушающего любую геометрию, разрывающего металлическую плоть, местами почерневшую и оплавившуюся. И повсюду крохотные бисеринки стекла, превращенного в алмазную пыль. Он лежал тихий, непохожий на себя, с лицом равнодушным, будто не имеющий отношения к происходящему. Его обычно безупречно отглаженный костюм, был смят, как папиросная бумага, местами в прорехах зияла подкладка. Тело в неудобной позе. Про такое говорят: сломанная кукла. Но ей показалось, что он пытался неудачно прокрутить фуэте и замер на половине оборота. Сквозь пелену тишины прорывались звуки - вой сирены, крики, голоса, чей-то плач. Или это она? Ее плотина наконец прорвалась наружу? Нет. Внутри нее была тишина, какая бывает лишь зимой, в доме окнами на пустырь, когда жить не в силах, и умереть невозможно. В такие зимы люди сходят с ума. Она попыталась встать, встала с огромным трудом. Обвела глазами людей, машины, вековые сосны вдоль шоссе, смятый металл, стеклянный бисер, плывущий по асфальтовой реке. И вдруг пришло осознание - чудовище победило, оно добралось до нее. Сожрав весь город, оно пришло за ней. Это неизбежно. Она должна просто покориться, отдаться ему, иначе будет много крови и боли. А если просто смириться, чудовище справится быстрее. И когда последняя частичка ее будет поглощена им, она станет его частью. Его каменной плотью, которая в солнечные дни невидима. Она сама будет пожирать дороги, разбитые машины, остатки разорванной одежды, картонные коробки. Стоп. Картонные коробки. Она стряхнула с себя оцепенение, открыла мертвые глаза, вся обратилась в слух, вырвалась то ли из чьих-то рук, то ли из объятий горя, и бросилась всем своим существом туда, где в потоках антифриза, пожарной пены и стеклоочистительной жидкости лежала разорванная плоская коробка, название на которой, уже пожранное пеной и огнем, невозможно было прочитать. Она упала коленями на стекла и судорожно раздвинула останки картона. Словно раненное животное, перед ней лежали куски венского штруделя. Опьяняющий запах яблок и корицы мгновенно окутал ее трясущееся тело. Он поднялся над дорогой, взмыв ввысь, к вершинам сосен, раскинулся шатром над всем и вся, и тому, кто взлетел вместе с ним, казалось, что происходящее внизу - мрачная иллюстрация к фильму Дэвида Линча. Только женский силуэт, подхваченный незримыми потоками боли, несся по черным волнам, уплывая все дальше и дальше, прочь от августа, от искрящихся витрин и солнечных зайчиков, от фарфоровой глубины неба и волнующих запахов венской кофейни.
Февральские бабочки долго не живут...