Некоторые из них были привычны, некоторые нет. Но он узнавал их и этого хватало.
Там, где дорога резко сворачивала влево перед библиотекой, изнурённый, Томас опустился на скамью. Он изумился, когда проходящая мимо женщина поздоровалась с ним: — Доброе утро, святой отец, — видимо, из-за одежды приняв его за монаха или священника. Но потом она ушла прочь, наверное, поняв, что ошиблась.
Может, она посчитала его просто чудиком. Томаса это не волновало.
Потребовалось некоторое время заметить, что все машины выглядели как-то необычно.
Но, всё равно, Томас взгромоздился на ноги и двинулся мимо магазинов, какие-то он узнавал, какие-то нет. Он свернул в знакомый переулок и оказался на пристани, где были пришвартованы шхуны. Хотя для сезона было уже поздновато, тут до сих пор слонялись туристы.
Через некоторое время Томас понял, что люди на него таращатся. Поэтому он отступил назад и поднялся по знакомой лестнице на Бэй-вью-стрит, что выходила с Мэйн-стрит и шла почти до самой воды. На Бэй-вью был книжный магазинчик, где он провёл много часов. Его родители были дружны с владелицей, миссис Лоуэлл.
Он остановился у окна того магазинчика, разглядывая знакомые полки. Но, вдобавок, Томас заметил своё отражение в оконном стекле и уставился на него, сознавая, что увиденное лицо не совсем походило на Томми Брукса, двенадцати лет от роду, будущего отставного собирателя бабочек. Этот парень выглядел постарше. У него начали пробиваться чёрные усики.
Затем из окна на Томаса в ответ уставилась старушка. Это никак не могла быть миссис Лоуэлл. Может, это мать миссис Лоуэлл. Её лицо выражало изумление и даже слабый испуг, пользуясь расхожим выражением, словно увидала призрака.
Он повернулся и бросился вверх по склону, на Мэйн-Стрит, мимо магазинов, прямиком к библиотеке. У одного из магазинов стоял встроенный газетный киоск. На тротуаре лежала стопка газет. Томас остановился, разглядев на одной из них дату: 8 сентября 1997 года.
Теперь он понял, почему машины выглядели необычно. Теперь он понял, почему образовавшийся у него план не сработал бы. Вся идея была в том, чтобы найти телефон-автомат и позвонить домой. Начнём с того, что у него не было денег. В кармане оставшихся в доме джинсов, из которых он вырос, было немного мелочи 1964 года, которая, по мнению Томаса, могла подойти, если бы он её прихватил. Без неё он разве что мог попытаться уговорить оператора разрешить звонок за счёт вызываемого… и что потом? Живы ли ещё родители? Клиффорду уже исполнилось бы сорок семь.
Томас вернулся в дом после ещё одной долгой и мучительной прогулки, замызганный и рыдающий. Он где-то потерял свои шлёпанцы, наверное, взбираясь на холм и ноги кровоточили. Большой Томас поджидал его наверху лестницы и заключил в мягкие объятия. Но он не предлагал утешений. Он всего лишь крепко обнимал мальчика и его лицо было довольным, словно завершился важный урок.
Теперь повествование переходит ко мне. Я говорил вам, что это не какая-то детская сказочка, не какая-то брехня про волшебное взросление. Всё не так просто.
Теперь от первого лица. Уже нет смысла прикидываться, что всё это случилось далеко и с кем-то другим.
Немного позже вышеописанного, я разглядывал себя в зеркале ванной — да, в этом доме было и такое удобство, пусть даже унитаз был с цепочкой и напорным бачком, а ванна стояла на когтистых ножках — но я отвлёкся. Я пялился в зеркало и видел, что у меня пробивается чёрная бородка, совсем как… у тебя до меня. У меня до меня. Я — это он, а он — это мы, мы — это я и все мы — одно и то же, и меня зовут не Томми, не Томас и даже не Большой Томас, но Легион, потому что нас много[7].
Это я нашёл спящего на вершине лестницы мальчика в синих джинсах и фланелевой рубашке, до сих пор с сачком и рюкзаком. Я отвёл его завтракать. Я понимал, что он чувствует, потому что не забыл эти чувства. Я изумил его воскрешённой бабочкой, потому что не забыл, как изумился сам. Я знал, что ему будет сниться та бабочка и он станет отождествлять себя с ней и воображать, как взмывает ввысь, ввысь, через вечно тёмный дом, в ужасе и растущем отчаянии, но никогда совсем не теряя надежду, что удастся отыскать просвет и выйти наружу.
Моей задачей было обучить его и показать ему множество чудес, потому что я уже прошёл через всё это прежде.
Тем временем, достаточно налюбовавшись на себя в зеркале, я учился правильно подстригать бородку, по мере её роста.
Но, даже став Большим Томасом, я пока ещё оставался младшим членом нашего братства, пригодным лишь учить мальчика, пригодным лишь уложить его в стеклянный гроб, где он будет спать и снить существование дома и нас всех.