Миновав доходный дом Ратькова-Рожнова, мы приблизились к Банковскому мосту. Солнце уже поднялось достаточно высоко, и его лучи придавали золотым крыльям львов еще больше блеска.
Проехав еще немного, кучер остановил карету у бежевого четырехэтажного дома. По моим примерным подсчетам, мы находились рядом с Мучным мостом, которого, выходя из кареты, я почему-то не увидела.
Забыв о травмированном Димке, я стояла на набережной и удивленно таращилась на то место, где должен был стоять Мучной мост. А еще на набережной не было ни одной машины — только редкие экипажи и немного людей в дореволюционной одежде. И, разумеется, никакого асфальта.
Несмотря на утреннюю прохладу и все еще мокрую одежду, меня бросило в жар. Я нервно стянула с головы капюшон и застыла на месте, пытаясь осознать реальность происходящего.
— Ты чего зависла? — спросил брат, когда князь Волконский помог ему выбраться из кареты.
Я молча указала ему на место между нами и Каменным мостом.
— Рано еще, — бросил Димка, поняв мой немой вопрос. — Его построят большевики в 1931 году.
Видимо, он забыл о том, что рядом с ним стоял князь Волконский.
От услышанного брови мужчины взмыли вверх, а глаза принялись метаться от меня к Димке. Кажется, Волконский только сейчас придал значение нашей одежде и увидел мои фиолетовые волосы, которые уже успели немного подсохнуть.
— Кто вы такие?! — стальным голосом произнес князь. Его серо-голубые глаза больше не сияли отеческой добротой.
— Господь милосердный! Дитя, что с твоими волосами?! — воскликнула жена Волконского, Анна Николаевна, когда я сняла капюшон.
Из-за нашей с Димкой неосмотрительности брату предстоял долгий и серьезный разговор с князем Волконским. Меня же, сочтя несмышленым ребенком, Владимир Михайлович отправил на попечение своей жены — миловидной светловолосой женщины на пару лет моложе самого Волконского.
— Это краска. — Впервые меня смущали мои же волосы.
— И где же нынче юных дам так ужасно красят и стригут? — всплеснула руками Анна Николаевна.
Я промолчала, кутаясь в еще влажную толстовку.
— Ох, ладно, оставим твои волосы на потом. — Анна Николаевна открыла дверь просторной комнаты с мебельным гарнитуром темно-зеленого цвета и крикнула: — Глаша!
Несколько секунд спустя появилась девушка чуть старше меня в чепце и простом сереньком платьице, поверх которого белел аккуратный фартучек.
— Глаша, приготовь горячую ванну и сухую одежду, да побыстрее. И полотенце принеси.
— Сию минуту. — Девушка склонила голову и поспешила выполнять поручение госпожи.
Когда Глаша принесла большое полотенце, Анна Николаевна велела мне раздеваться.
— Полностью?
— Полностью, разумеется, — закивала княгиня. — Ты же насквозь мокрая. Глаша, водки!
— Водки?
Боже, только не растирка! Пожалуйста!
— Раздевайся, скорее, никто сюда не войдет, кроме горничной. — Анна Николаевна расправила полотенце и подняла его вверх, имитируя ширму, чтобы мне было более комфортно.
Кряхтя, я стянула с себя всю мокрую одежду и кашлянула. Анна Николаевна, поняв знак, закутала меня в полотенце и, когда Глаша принесла графин с водкой, принялась растирать мое тело вонючей жидкостью.
Я внимательно смотрела на ее тонкие нежные пальцы, с которых она предусмотрительно сняла кольца, чтобы не поцарапать меня, затем на засученные рукава кружевной блузы, а потом перевела взгляд на сосредоточенное лицо. Невольно мне вспомнилась моя мама, которая тоже вот так растирала меня водкой, когда я маленькая провалилась ранней зимой в подернутую тонким слоем льда лужу.
— У вас есть дети? — поддавшись какому-то странному порыву, спросила я.
Руки Анны Николаевны замерли на моих икрах.
— Есть. Сын и дочь. Но я не знаю, где они сейчас…
— Они пропали?
Женщина кивнула.
— Они ушли на прогулку в то ужасное воскресенье 1905 года и больше не вернулись. Мы приехали в Петербург по делам мужа. Его целыми днями не было дома, а мне в те дни ужасно нездоровилось. Дима с Леночкой улизнули из дома, их даже прислуга не заметила. Ах, если бы я могла стоять на ногах, я бы следила за ними и ни за что бы не выпустила из дома, когда на улицах такие волнения…
На глазах Анны Николаевны выступили слезы. Ее руки так и лежали на моих икрах, и мне стало еще более неловко. Эта женщина потеряла своих детей и вынуждена возиться со мной. Но что еще хуже — моя мама тоже будет такой, когда поймет, что мы пропали.
Эта мысль больно резанула по сердцу, и я закусила нижнюю губу, чтобы сдержать навернувшиеся слезы.