— Зачем бы проститутке нападать на своих клиентов?
— Они с ней плохо обошлись, и она решила отомстить, — сказал Хосок.
— Но, если жива вторая жертва, получается, что она держит их в плену, — сказал Намджун. — Как одинокая женщина смогла бы удерживать троих мужчин?
— Может, ей и не нужны все, — сказала Дженни. — Может, жив кто-то один. — Ей стало казаться, что она единственная точно понимает ее, словно оказалась в ее шкуре. Дженни была уверена во всем, что говорила.
— Тогда где тела? — сказала Джису. — Как она в одиночку смогла бы избавиться от них?
— Даже если и избавилась, — сказал Намджун, — никто не проводил поиски, даже когда жертвы были объявлены погибшими. Поэтому мы подадим прошение на возобновление расследования по делу Ким Тэхена. Первым делом водолазы должны прочесать пролив.
— Как иголка в стоге сена, — бросила Дженни. — Необязательно, что тела в проливе.
========== Она ==========
Я не помню, когда впервые встретила его. Случайно на улице? В кафе? В метро? Я только помню, что он все время ходил с гитарой в чехле, носил ее на спине. А еще у него был рюкзак — он любил только один, черный, спортивный, такой большой, словно в нем его крылья. Крылья, чтобы улететь на небо.
У него была одна сережка в ухе, правом. Тогда все прокалывали уши, это было модно. Он красил волосы и одевался так, как мне совершенно не нравилось. Он — абсолютно не мой тип. Он весь — то, что мне никогда не понравилось бы, будь я в здравом уме. Если бы со мной все было в порядке. Если бы я не потеряла рассудок.
Зачем он мне понадобился? Я и тогда знала, что он мне не нужен; мне не интересна его жизнь, что он думает и как говорит. Я просто не признавалась себе в этом, не поняла это вовремя, когда еще было не поздно спасти нас. Я просто хотела, чтобы он у меня был, как ребенок вдруг хочет игрушку в магазине. Я просто хотела смотреть на него, словно он бабочка в моем альбоме.
Я одинока в своем безумии, а он — такой же сумасшедший. Наверное, поэтому я не отпустила его сразу. Я тогда не думала о последствиях. Мне было только двадцать. Все говорят, что тебе плевать на свою жизнь, когда тебе двадцать. Все думают, что ты слишком мало знаешь в двадцать. Все считают себя умнее тебя.
Я не помню, когда увидела его, но помню, что он был все время потом. Судьба свела нас. Я не виновата, что так часто натыкалась на него. Нам обоим просто не повезло. Не в то время и не в том месте.
Это с самого начала было ошибкой, потому что оказалось, что он меня знал. Он меня знал и давно. Он знал, где я училась и работала, во сколько возвращалась домой и с кем жила. Он знал, где я обедала. С самого начала я была его целью, а не он моей.
— Привет, — сказал он. — Ты оставила шарф на столе, — сказал он, когда я и не думала о том, что намереваюсь сделать.
Я не собиралась узнавать даже его имя, но он был с другом.
— Тэхен, ты идешь? — сказал тот его друг. И я услышала его имя и запомнила, и оно врезалось мне в память, прямо в сердце.
Вся жизнь — словно видео, записанное на кассету, где было что-то записано. Уже сложно разобраться, что к чему.
Не то чтобы я его похитила. Он просто не хотел уходить.
Нельзя сказать, что я его похитила. Я привела его к себе домой, и он остался. Если бы он ушел, когда я велела ему убираться, все было бы по-другому. Это я была его пленницей. Я была пленницей у себя дома. В подвале жил он, но в заточении была я.
Сначала он мне не понравился. Он звал меня на свидание, но я не соглашалась, и мы просто тусовались в загородном доме моих родителей. Лишь я, он и куча левых друзей. Все любили этот загородный дом.
Он мне не нравился, потому что он был странным. И не мило странным, а пугающе странным. Ненормально странным. Обычные люди обходят таких стороной. Если у них все в порядке с головой.
Однажды, когда все уже почти разошлись, и остались только мы вдвоем, он сказал:
— Слушай, а ты слышала, что можно поймать кайф, если душить себя?
— Что? — Я никогда о таком не слышала и не хотела бы услышать. Ни сейчас, ни когда-либо. — Только не говори, что ты пробовал.
А он ничего не ответил, и, когда я повернулась посмотреть на него, было уже поздно — его руки схватили мою шею. Руки теплые, мягкие. На пол полетела ваза с цветами, пепельница, стакан. Я хотела нащупать что-нибудь на тумбочке, чтобы ударить его по голове, но все упало, а за моей спиной была стена. Он смотрел мне прямо в глаза, а я смотрела в глаза ему. У него было странное лицо, будто он даже не понимал, что происходит, или находился сейчас в другом месте. Когда с полки все упало, я взялась за его руки, но сил отпираться не было. Я просто положила их сверху. Он был сильнее меня. Всегда. Хоть победила и я.
Я действительно мысленно попрощалась с жизнью, когда потемнело в глазах, и я перестала чувствовать ноги. Когда я сползла на пол, он вдруг отпустил меня, сел передо мной на колени и сказал:
— Ну? И как тебе?
Я плохо слышала его голос; в ушах стучало сердце, а голова была ватная. Пока я пыталась отдышаться, он меня обнимал с таким видом, словно только что вытащил из моря. Будто он спас меня. Вынес из горящего дома. Он сказал:
— Тебе не кажется, что это сблизило нас?
У меня не было сил говорить и отвечать. Поэтому я просто сидела, не шевелилась и позволяла себя обнимать, пыталась отдышаться. А он сказал:
— Будто между нами произошло что-то интимное. Только ты и я.
— Я думала, что умру! — Я его толкнула.
— Это и есть то особенное, о чем я говорил.
— Я правда могла умереть! Ты слышишь меня?
У него было удивленное лицо, словно это было не так, а я думала, как мне сбежать от этого сумасшедшего, учитывая, что мы за городом. До автобусной остановки идти через лес, а полиция сюда быстро не доедет. Тогда я еще могла рассуждать здраво. Тогда я еще понимала, что от него лучше держаться подальше.
И я решила перейти в наступление — я напала на него. Я толкнула его, схватила осколок разбившейся вазы, повалилась сверху и замахнулась. Я замахнулась, но что делать с этим осколком, не знала. А он закричал, замахав руками, словно ребенок:
— Что ты делаешь?! — Он выглядел таким испуганным, словно из нас двоих сумасшедшей была одна я. А потом он добавил: — Слушай, ты тоже можешь душить меня, если хочешь.
— Я не хочу этого! Что с тобой? — закричала я. Надо было избавиться от него, выгнать из моего дома, но он продолжал лежать на полу.
Я должна была сказать:
— Вставай и убирайся отсюда.
Я должна была сказать:
— Убирайся, пока я не вызвала полицию.
Я должна была снова угрожать ему осколком.
Но я этого не сделала, потому что он медленно, будто бы я представляла угрозу для него и себя, аккуратно забрал у меня этот осколок. Он взял мое лицо в свои бархатные руки, заглянул в глаза, прислонился лбом ко лбу. Он сказал:
— Ты в порядке? — И убрал мои волосы за уши.
Я никогда не понимала его, потому что совершенно нельзя было предугадать его реакцию на что-либо, нельзя было объяснить причины его поступков, а то, что он говорил, противоречило друг другу. Сначала он делал так, а в следующую минуту — по-другому, будто бы в нем уживалось сразу несколько личностей.
— Можно мне поцеловать тебя?
Мне было жаль его. А еще я вдруг почувствовала себя значимой и нужной, хотя это не так. Я ничего не значу и никому не нужна.
Он застыл в нерешительности прямо возле моих губ, едва коснувшись их. Когда я подалась вперед, он отстранился и сказал:
— Я хочу сам.
— Я могу поцеловать тебя, если ты так хочешь. Мне не сложно. Это же ничего не значит, правда?
Тогда это для меня действительно ничего не значило.
— Я должен сделать это сам. — Мне стало его жалко — он весь чуть ли не дрожал, трясся, будто вот-вот упадет в обморок.