Вот тут меня чуть не хватил кондрашка.
Я словно окаменела. Ну нет, я не унижусь до объяснений и оправданий. Если он верит в весь этот бред, значит, я девять лет жила в страшном заблуждении. Я чудовищно ошиблась в человеке, которого сделала основой своей жизни, которому верила, который, как я полагала, должен встать на. мою защиту, даже если весь мир ополчится против меня! Которого я, к тому же, любила… Как видно, глупо и незаслуженно.
Вместо того чтобы обсудить со мной эту идиотскую травлю, подумать, проверить все, этот напыщенный баран принял за истину все гадостные сплетни! Да ещё и требовал от меня признаний и оправданий. Господи, может, он с ума сошёл? Может, это не я демонстрирую вульгарное сумасшествие, а он — умственное вырождение?
Я замолчала, решив сама провести следствие, хотя тошно мне было, как на свалке. Уникальная мерзость: доказывать, что ты не куча дерьма!
Я предпочла бы даже доказывать, что я не верблюдица. Или не перуанская лама.
Первым делом я надумала сменить гардероб.
От пальто могла освободиться, — слава богу, потеплело, а пальто у меня было единственное.
Зато имелись два плаща и две куртки, в том числе одна утеплённая и со съёмным капюшоном. Уже кое-что. На каком-то вещевом рынке я купила синюю юбку, темно-синий жакет и водолазку.
Сверху можно даже самую лёгкую куртку накинуть. Пусть я заледенею, но каждый день буду одеваться по-другому и стараться, чтобы с утра мой собственный муж фиксировал, как я выгляжу.
Я сразу поняла, в чем главная трудность: у меня не было списка моих безобразий. Одну дату я запомнила точно: девятнадцатое февраля, спасибо шефу, ещё три можно было вычислить из разговоров со Стефаном и Яцусем. О скандале в обществе мафиози можно выяснить у администрации казино. Но о датах остальных моих дебоширств узнать не удастся.
Моя задача — алиби. Идеальное и легко проверяемое алиби. Если я торчала в зале суда или по очереди допрашивала трех свидетелей, а при этом одновременно крушила посуду в кабаке или скандалила посреди улицы, ясное дело, что кто-то из двух явно была не я. Сопоставить показания тех, кто меня видел… ." Минутку! Только теперь я поняла, что никто из моих собеседников лично не присутствовал при этих поучительных зрелищах. Ни мой муж, ни Яцусь, ни шеф, ни пани адвокат Стронжек. Каждый только что-то слышал, каждому что-то пересказывали.
Интересно, кто же этот доносчик? Он один или их несколько? Муж упёрся и ничего не скажет, шефа и спрашивать нечего, остаются Яцусь и пани Стронжек.
Яцусь уже проковылял по тернистому пути своего запутанного дела, так что появилась возможность отловить его и вытянуть правду. Я попросила его задержаться после работы.
— Яцусь, помоги мне, — взмолилась я. — Я тут как загнанный зверь, будь благородным рыцарем. Скажи, кто тебе трепал о моих выходках в баре, как его, «Типун»?
— "Тайфун", — поправил Яцусь, с интересом глядя на меня. — Никакой тайны тут нет: персонал, барменша, гардеробщик, официантка…
Но ведь…
Тут он прикусил язык, а я тем временем лихорадочно соображала. Наверняка персонал бара не мчался сломя голову ни к моему мужу, ни к шефу. Значит, кто-то ещё.
— Что «ведь»? — рассеянно спросила я.
Яцусь поморщился.
— Н-ну.., вообще-то бар «Тайфун» — это уже история. В промежутке ты успела доставить публике немало других роскошных развлечений.
Какая тебе разница, кто о чем говорил? Ты ведь должна отдавать себе отчёт, что люди будут мыть тебе кости, разгульная прокурорша — это же просто халва в шоколаде для любого сплетника.
Не хочу учить тебя уму-разуму, я тоже не святоша, но ты своими руками вяжешь себе петлю на шею. Мазохизм в тебе проснулся или как?
Я почти обрадовалась.
— Вот именно! Все равно, где я была и что делала, меня не удивит даже вытрезвитель…
— В яблочко!
— Ты о чем?!
— Тебя не так давно забирали в вытрезвитель. Должно быть, в полной отключке была, если ничего не помнишь.
— Господи… И что?
— Ничего. Они тебя отпустили из жалости, один мент мне рассказывал. Прокурор в вытрезвиловке — это уж компрометация всех органов власти. Он был в шоке и спрашивал меня, каким" чудом тебя ещё не выгнали с работы.
Я молчала с полминуты, пытаясь переварить кашу, образовавшуюся у меня в голове. Похоже, все ещё хуже, чем я думала. Яцусь сел.
— Между нами говоря… — осторожно начал он.
— Погоди, — нетерпеливо перебила я. — И перестань придуриваться! Ты что, на самом деле веришь, будто я ни с того ни с сего превратилась в маргиналку? Ты меня хоть когда-нибудь с похмелья видел?
— Нет. И как раз изумляюсь твоему лошадиному здоровью…
— Да подавись ты этим здоровьем! Лошадь бы сдохла!
— Лошади редко пьют…
— А тебе не приходит в голову, что здесь что-то не так? Что не все это правда? Что это хотя бы временами не я? Ты отдаёшь себе отчёт, что в последний раз я была в ресторане год назад, на годовщине свадьбы своей подруги, а потом, до сей поры, вообще ни единого разочка?
— Да кончай мне мозги пудрить, мы с тобой разговариваем без свидетелей.
— Вот именно! Я тебе без свидетелей, в личной беседе говорю, что кто-то меня травит по всем фронтам, причём намеренно. Не знаю кто и не знаю, что ему надо. Помоги же!
На лице Яцуся отразилась целая гамма чувств: упрёк, презрение, изумление и неуверенность. Он нашарил в кармане сигареты и попытался прикурить от своей вечно гаснущей зажигалки. Я подсунула ему свою.
— Ты это серьёзно? — подозрительно спросил он. — Дурака из меня не делаешь?
— Ей-богу, нет. Я уже голову себе сломала, думая над этим бредом. Это такая глупость, что у меня просто слов не хватает. К тому же акция, похоже, тщательно продумана — мне никто, не верит, но обрати внимание: лично меня никто не видел, все только от кого-то слышали…
И я решительно пересказала все, что узнала о себе. Яцусь живо заинтересовался и добавил свои байки.
Оказалось, что меня вышвырнули с ипподрома, где я угрожала уголовным преследованием за свой проигрыш; вывели под белы рученьки из автосалона, где я попыталась разнести вдребезги выставленные на продажу машины; элегантно выпроводили из кабинета директора какой-то риелторской фирмы, которого я пыталась обвинить в финансовых махинациях. Это все мои, с позволения сказать, камерные выступления. На улицах я вытворяла кое-что похуже, материлась во всеуслышание на стоянках, в ресторанах и магазинах. Всюду с патологическим упрямством называла свои имя-фамилию и везде, как флагом, размахивала своей прокурорской должностью, Яцусь мои выходки предпочитал со мной не обсуждать, поскольку был уверен, что я стану все отрицать.
Собственно, именно этим я и занимаюсь.
— А муж твой как реагирует? — бесцеремонно спросил он, завершив своё чарующее повествование.
— Расстраивается, — коротко ответила я. — Слушай, а ни разу не случилось так, что мы с тобой засиделись на работе, а ты потом слышал, что именно в это самое время я учинила скандал в банке или, скажем, в борделе?
— И то на "б", и это на "б", — философски заметил Яцусь. — Но некоторая разница все-таки есть. Ты сама знаешь, что я на работе без надобности не задерживаюсь, разве что меня в суде попросят: Но тогда мы с тобой не видимся.
А ты свои канканы обычно вечерами устраиваешь… Слу-ушай! — вдруг встрепенулся он. — Самое интересное, что ночами ты не буйствуешь!
Ни разу не прогуляла до утра, даже в вытрезвиловку тебя забрали в детское время. Что это ты себя во всем ограничиваешь?
— Так ведь ночью муж спит в той же комнате, что и я, даже на одной кровати со мной. И отлично знает, дома я или нет. Так что сам видишь — это форменная травля, всегда выбирают только те часы, которые трудно проверить. Но если покопаться, наверняка окажется, что меня видели в двух местах одновременно, — и сразу появится зацепка.
Яцусь раскачивался на стуле, рассеивая вокруг себя сигаретный пепел.
— Я тебе честно скажу! — заявил он. — Я тебе поверю, только если такое выйдет наружу.