— Ага. Заваривает кофе, обрабатывает корреспонденцию, стучит на компьютере и таскает из дома кнедлики…
При словах «стучит на компьютере» интуиция снова сделала стойку. Словно какой-то ледяной ветерок повеял. Я отмахнулась, решив, что все дело в несчастных кнедликах.
— Ну хорошо, один раз она действительно принесла кнедлики. Они очень пригодились, потому что у меня были одна встреча за другой и ни единого шанса перекусить. Уршуля это предвидела, поскольку прекрасно знает мое рабочее расписание.
— Словом, настоящая жемчужина, — подытожила я, надеясь, что мой голос звучит спокойно. В конце концов, кнедлики еще не трагедия. — Получается, что кто-то решил оставить тебя без этой секретарши, наверное, хочет ее подсидеть. Этот кто-то надеется, что я буду закатывать тебе скандалы, которые вынудят тебя уволить сотрудницу. Нет, этого ты можешь не бояться. А вот кто и чего хочет добиться, марая мою репутацию таким дурацким образом, я угадать не могу. По крайней мере, пока.
Он мне не поверил. Где-то в душе тонкий голосок кричал, что мой родной муж мне не верит.
Увы, весь остальной мой организм упрямо сопротивлялся этому голоску здравого рассудка. Мало того, что меня раздирали внутренние противоречия, так еще работы было невпроворот, в отличие от денег, которых оставалось с гулькин нос. Карьера, борьба с преступными элементами и сведение концов с концами не оставляли времени на то, чтобы разобраться с женской интуицией.
***
Брюки я ношу редко. Не знаю почему, но юбка кажется мне гораздо пристойнее для судебных заседаний. Я же не пан прокурор, а пани прокурор. Не будучи фанаткой взбесившегося феминизма, я все-таки уважаю разницу между полами и штаны надеваю туда, где эго имеет смысл. В поход, в горы, во время генеральной уборки, чтобы вскарабкаться на стремянку. На стройке я бы, наверное, носила штаны каждый день, но в суде — увольте. Супер-пупер нарядов у меня совсем не было, имелось только одно выходное платье на все случаи жизни: из черного бархата, с изысканным серебряным кружевом. Три года назад я выкупила его у судьи Кленской. Она этот шедевр отхватила на распродаже в Париже, после чего мигом растолстела так, что на платье это могла только любоваться. У нее тоже с денежкой было туговато, поэтому она уступила платье мне по той же цене, по какой и купила, заливаясь при этом горючими слезами. Это и был мой единственный выходной наряд.
После чего от одного из адвокатов, пани Стронжек, я узнала, что именно в этом платье я зажигала по полной программе в казино «Мариотт». Я в жизни своей ни разу не бывала в казино, как-то не случилось, да и по службе не доводилось туда заглянуть. Но вот, оказывается, в казино я все-таки была, вела себя там совершенно скандально, угрожала всем своим прокурорским чином.
И, ясное дело, пребывала в изрядном подпитии, да еще в компании некоего подозрительного мафиози.
К тому времени я уже начала повнимательнее относиться к подобным пакостям и задумалась, когда я последний раз была так одета и кто мог меня видеть. Да ради бога, огромная толпа людей два года назад — на приеме в шведском посольстве, устроенном в честь открытия очередного польского филиала мужниной фирмы. Вот туда-то я вырядилась в свое королевское платье. Но кому там было дело до моего наряда? Супруге шведского посла?
Какое-то безумие…
Впрочем, нет! Я надевала платье еще раз, на десятую годовщину свадьбы моей дальней родственницы, которая была замужем за телережиссером. Банкет устроили в «Европейской», просто шик-блеск и звезды с неба падали, и вот там я была одна. Без мужа, который как раз в этот момент уехал в Швецию. Когда же это было?
В прошлом году весной, месяцев восемь тому назад.
И вот теперь еще и казино в «Мариотте»…
Причем, разумеется, именно в этом платье, черный бархат, расшитый серебряными кружевами, никак не ошибешься, к тому же с испанским черным гребнем в волосах. Правильно, есть у меня такой гребень.
Не веря собственным ушам, да и самой себе заодно, всерьез подозревая у себя раздвоение личности, я кинулась проверять. Платье висело в шкафу, гребень лежал в комоде, никто ничего у меня не украл. Если кто-то захотел притвориться мной, в чем я уже не сомневалась, ему надо было немало постараться, чтобы найти идентичную одежду. Костюм, юбка — это еще туда-сюда, но мой бархат с кружевами… Наверное, пришлось шить на заказ! Но если так, меня, значит, изучили вдоль и поперек, разглядели со всех сторон и хорошенько запомнили.
Господи, да я даже под угрозой смертной казни не смогу вспомнить всех гостей на этих двух банкетах!
Таинственная кампания против меня еще не стала смыслом всей моей жизни, хотя начинала понемногу бесить, особенно когда на работе в очередной раз приставали с малоприятными расспросами. А вскоре меня снова вызвал шеф.
— Вы сами отлично знаете, как мы относимся к анонимкам, — сухо сказал он. — Но все имеет свои границы, а количество, увы, переходит в качество. Возможно, вы и не знаете, но на вас поступила уже семнадцатая.
— Анонимка?
— Анонимка. И с такими подробностями, что я с прискорбием вынужден поговорить с вами и все выяснить. Что вы делали в пятницу девятнадцатого февраля, то есть неделю назад?
Я посмотрела на шефа так укоризненно и осуждающе, как только сумела, и вынула ежедневник.
— В котором часу? — вопросила я крайне официальным тоном.
— Скажем… — он заглянул в какую-то бумажку, — между шестнадцатью и девятнадцатью тридцатью.
Я сверилась с блокнотом. Холера! Назначенное на два часа заседание в районном суде закончилось, насколько мне помнится, в пятнадцать двадцать, по причине неявки двух свидетелей, из которых один прислал справку от врача, а второй банально не явился, и я еще подумала тогда, не притащить ли его в следующий раз силой. Ведь без свидетелей судья не сможет закончить это дело до второго пришествия! Весь следующий час я грызлась со всеми: с судьей, с полицией, с адвокатом, с приличным человеком — свидетелем, который являлся по каждому вызову и был уже сыт этим всем по горло, что совсем неудивительно. Получается, что было примерно шестнадцать двадцать.