— Звучит жестоко. А куда уехал Винс? Вы с ним общаетесь?
— О господи, конечно нет! Полл застрелила бы его, если бы он ступил на порог нашего дома. Он не просто уехал, он сбежал с любовницей. Это я узнала от Кисси. И с тех пор мы не слышали о нем. Болезнь, эмиграция, иностранный легион — выбирай что хочешь. Он никогда не вернется, это уж точно. Если, конечно, не захочет получить пулю в голову.
— Вот это да, — сказал Кэллум, вертя в руках кружку с кофе, — слушай, а ты не думала, что они могут быть вместе? В смысле Элизабет и Винс? Любовь после побега? — Он ухмыльнулся так, что я рассвирепела.
— Нет, черт возьми, я этого не думаю! Он ей в отцы годился, для начала. — Я подумала, не слишком ли много я ему сказала. То, что он знал что-то там по латыни, вовсе не означало, что ему можно доверять. — Да, кстати, почему твоя фамилия не Кэсл, Кэллум Кэсл?
Он рассмеялся и осушил свою чашку.
— Мама вышла замуж за папу, Дэвида Тернера. Они были вместе не больше года, но она оставила его фамилию. Возможно, просто не захотела снова менять. Есть еще вопросы? — Он склонил голову набок, и серьга в его ухе сверкнула, как у пирата из книжки.
«Тебе бы пошла бандана», — чуть не сказала я.
— Есть. Как получилось, что сначала ты не отправился к своим деду и бабке по материнской линии, если у тебя были вопросы по поводу твоей тетки? От них-то ты точно мог что-нибудь узнать, ведь так?
Он вздохнул и опустил руки на стол.
— Это был адрес номер один. Но у бабушки болезнь Альцгеймера, она не отличит меня от табуретки, а дедушка умер полтора года назад. На Рождество. Не лучшее время для потерь. Мы знали, что он болеет, хотя бабушка с трудом это понимала, потому что болезнь Альцгеймера всех превращает в эгоистов. Потом она не могла поверить, что он умер. Мама держалась только на антидепрессантах. Это было так… — Он замолчал. — Извини. Я не сомневался. Мне был интересен сам процесс поисков.
Он встал, взял кружки за ручки и положил в мойку.
— Да, конечно.
Я машинально поднялась, чтобы помочь прополоскать чашки и в какой-то миг едва не прикоснулась рукой к его руке. Я не сделала этого, потому что триллион мгновений спустя взяла себя в руки и сделала вид, будто потянулась за полотенцем.
— Все нормально? — спросил он, внезапно обернувшись.
Сквозь стекло мисс Мегера смотрела на меня подняв брови. Я улыбнулась ей, но она продолжала смотреть, пока старик Гарднер не похлопал ее по руке и не сунул ей под нос газетную статью. Она отвела его к ксероксу, и я услышала свой голос:
— У меня есть фото Элизабет, если ты хочешь его увидеть.
— Прекрасно. И я бы хотел встретиться с несравненной Полианной.
Я собиралась выходить, но застыла на пороге и уставилась на него.
— Ты что, не понял, что я сказала? Совсем больной? Она ненавидела твою тетку. И тебя она тоже ненавидит. Она может стукнуть тебя палкой. Тебе нельзя с ней видеться. Даже и не думай!
Он пожал плечами.
— Пускай. Мне по фигу. Хотя действительно хочется посмотреть это фото. — Он открыл дверь и пропустил меня вперед. Когда он поднял руку, я почувствовала острый запах не пота, нет, мужественности. На его предплечьях под загорелой кожей обрисовались мускулы. Лицо приблизилось ко мне.
— Это бы значило для меня, — сказал он, — очень много.
Частью проблемы был мой вес. Я думала, что он уменьшится после рождения ребенка. Я никогда раньше не была толстой, но теперь, когда это действительно имело значение, меня ужасно разнесло. Я даже сняла со стены постер с изображением Дебби Гарри, потому что не могла спокойно смотреть на ее стройные бедра. Когда он выражал недовольство, я начинала плакать. Я сказала ему:
— Это не я, ты знаешь. Это не мое тело.
И не мой ребенок тоже, такое было впечатление.
К ребенку я ничего не испытывала: ноль, ничего, пшик, и только.
— Это нормально, — сказал один из отдела здравоохранения, старый враль. — Когда вы смотрите на обложку любого семейного журнала, то чего вы там точно не увидите — это фотографии мрачной жирной мамаши, в нескольких футах от которой надрывается несчастный ребенок. Материнство должно быть раем из пастельных тонов, смеющихся гормонов и маленьких беззубых десен, сжимающих вашу грудь.
Мне показалось это пошлым, я так и сказала.
Когда он приехал домой в эту Пасху, мне было плохо. Мы вместе с ребенком как в заключении томились в его спальне. Полл грохотала внизу, судя по звукам, круша мебель, а Винс копался в промерзшей земле сада. Я вообще не выходила из дома. Сначала, до того, как родился ребенок, Полл постоянно твердила, что все будут на меня глазеть. Однажды я вышла прогуляться, и они действительно глазели. Проклятая деревня! Все останавливались, провожали меня взглядом, но никто не сказал ни слова. Не понимаю, как Роджер смог жить здесь так долго. Я стала незаметно пробираться в поле, где безлюдно, и там мне становилось легче. Полл это не нравилось.