— Я ничего не знаю про вкусы моей мамы, — сказала я, потому что не интересовалась, да и Полл не сказала бы, если бы даже я принялась ее расспрашивать. — Отцу нравилась классика девяностых: Джем, Претендерс, Дебби Харри, Адам Ант. У меня есть все его пленки и долгоиграющие пластинки; некоторые из них действительно классные. Думаю, что одним из его любимых альбомов был «Dare» Хьюман Лиг, потому что у него самая обшарпанная обложка. Она истерта до дыр, и он отметил красными звездочками некоторые песни, больше всего ему нравилась «Love Action», он написал наверху: «Я верю в правду, хотя много лгу», а на корешке учебника по химии: «Слушай, я верю в любовь». Это классная песня. Ты ее знаешь?
— Нет. Но мне бы хотелось ее иметь. Дашь мне?
Может, он думает, что я дам ему оригинал?
— Не знаю.
— Дай мне список, и я скачаю все из Интернета. А ты знаешь, какие фильмы он любил?
— Понятия не имею. Полл обожает Рональда Колмена, Эрролла Флинна, Дэвида Нивена и всех актеров с маленькими усиками. Я сама люблю эти старые черно-белые фильмы, хотя непрестанно объяснять Полл ход действия — это труба.
Кэллум перестал писать.
— Послушай, — сказал он. — Не глядя мне в глаза, — я не думаю, что твой отец оставил какие-нибудь письма, но, может быть, есть что-нибудь, с вложенными фотографиями?
— Письма? Кому?
Он нагнулся и стал удлинять лямки на своем рюкзаке.
— Ну, не знаю, может быть, твоей маме. Или ее письма к нему. — Он откашлялся. — Понимаешь, я считаю, что в письмах проявляется истинная индивидуальность человека.
Я почувствовала, как сильно забилось мое сердце.
— Я что-то не пойму. Ты спрашиваешь меня о частных письмах, хочешь прочитать частные письма? Даже если бы они были, я бы не стала их тебе показывать. Я бы сама не стала читать их. Это ведь, скорее всего, любовные письма.
Из приличия он притворился смущенным.
— Извини, ты, конечно, права. Не знаю, о чем я думал.
Я тоже не знаю, подумала я.
— Я хочу курить, — сказал он, — пойдем.
Мы были в доме, очень похожем на дом Полл. Такие же окна, веранда, лестничный колодец, задняя кухня, но все имело какие-то отличия. Мебели почти не было. Сначала я подумала, что там делали ремонт, но все было старое, грязные ковры, пятна на стенах. Винс повел меня наверх, в спальню, и я подумала: ну и ну, но, оказывается, он только хотел показать мне походную кровать, на которой лежало одно из покрывал Полл. Он взял несколько книг и радиоприемник.
— Я подумал, может, ты захочешь что-нибудь почитать, пока я не отвез тебя домой.
Я только и делала, что спала.
Когда он приехал на следующий день, то очень долго стоял и смотрел на меня, а потом потащил наверх в ванную комнату. Он начал снимать с меня свитер, задрав руки вверх, как ребенку. Я помню, как мое сердце резко провалилось вниз, но я была не в состоянии сопротивляться.
— Можешь сама помыться? — сказал он.
Я не могла сказать ни слова. Он вернулся в комнату и принес принадлежности для мытья. Сначала он почистил мне зубы, потом намочил губку.
— Сними блузку, дорогая. Давай. — Я медленно расстегнула пуговицы. — Детка, милая, что ты сделала со своими руками?! — спросил он, увидев отметины.
Он мрачно покачал головой и вышел из комнаты. Я слышала его шаги вниз по ступенькам, потом хлопнула входная дверь, но я не пошевелилась.
— Ну, уж не знаю, — пробормотал он, возвращаясь.
Он намазал маленькие овальные ранки савлоном, потом залепил все пластырем.
— Теперь быстро заживет.
Он оставил меня одну, чтобы я помылась. Когда я вышла из ванной, его уже не было. На столе лежало несколько сандвичей и стояла фляжка с чаем. Он также оставил кое-что из моей чистой одежды. Однако щипчики для ногтей исчезли.
Глава двенадцатая
Полл бродила во дворе, испачканная плесенью с ограды. Но я не стала просвещать ее на этот счет. На ее блузке из полиэстера сзади внизу было огромное зеленое пятно. Сначала я увидела это из окна кухни, но ничего не сказала. Ее простыни часто бывают в пятнах. Ну и ладно. Ей крупно повезло, что я их вообще стираю. В тот день я уже была у нее на плохом счету, потому что уронила ей на ногу упаковку рыбных палочек. Я в спешке запихивала их в холодильник, и это была ее собственная вина, что она сновала туда-сюда в одних чулках. К сожалению, нельзя умереть от ушиба большого пальца ноги.
— Что ты там искала? — сказала я. — Ты ведь все равно не видишь этикетки.
— Я только хотела приложить к голове что-нибудь холодное, к тому месту, где ударилась, — огрызнулась она.